Жизнь и творчество Е. П. Ростопчиной после замужества. Персоналии Екатерине Андреевне Карамзиной

Владислав Ходасевич

ГРАФИНЯ Е.П.РОСТОПЧИНА

Ее жизнь и лирика

Храни мой слабый след, храни о мне преданье.

Ростопчина

Если вычеркнуть из биографии Ростопчиной все то, что относится к литературной ее деятельности, получится описание самой обычной жизни барышни и дамы, жившей в первой половине минувшего столетия. Барышня, дама - вот образы, прежде всего встающие перед нами в биографии поэтессы, некогда славной, ныне забытой. Поэзия, судьба литературная только резче вычерчивают контуры этих образов.

Творчество Ростопчиной никогда не предваряло жизни, никогда не подчиняло действительного мира творимому. Наоборот, само оно по пятам следовало зa жизнью, вмещалось в нее целиком. Жизнь Ростопчиной, такая обычная и такая трогательная в своей банальности, все-таки в чем-то крупнее ее поэзии. Именно поэтому в книгах ее так много похожего на лирический дневник, так много автобиографических намеков и прямых воспоминаний, столько стихотворений "на случай", посвящений, "ответов".

Но самая жизнь, запечатленная в этих воспоминаниях, похожа на старинный роман: не такой, чтобы ему суждено было отчеркнуть главу в истории литературы, не такой, чтобы именем его героини впоследствии назвалась целая эпоха, а - средний роман среднего, не слишком изобретательного писателя о среднем герое. Можно сказать: ничто так не похоже на роман самой Ростопчиной, как ее собственная жизнь.

Кто же героиня такой "средней" русской повести? Она, конечно, должна происходить из хорошего дворянского рода, отец ее - или чиновник, или помещик. Отец Ростопчиной, Петр Васильевич Сушков, был чиновник. Мать происходила из помещичьей семьи Пашковых. Родилась Ростопчина в Москве и в ней выросла. Памятью нашествия Наполеона освящена у нас первая половина XIX столетия, с этим нашествием так или иначе связаны были все судьбы: Ростопчина родилась ни рубеже двенадцатого года - 23 декабря 1811 г.

Ей предстояло стать героиней трогательного романа. Такие герои рано остаются сиротами: мать Ростопчиной умерла, когда маленькой Додо было всего шесть лет. Отец, по делам то служебным, то семейным, был в непрестанных разъездах. Додо его почти не видала. Точно так же и Марина, героиня романа Ростопчиной "Счастливая женщина", в детстве "знала, что у нее есть отец, подобно тому как каждый из нас мог бы знать, что у него есть своя звезда, хранительница и сопутственница, данная роком, но почти не видела своего отца, как все мы не можем видеть своей звезды".

Будущих героинь воспитывали бабушки и дедушки: Додо жила в доме отца покойной своей матери, И.А.Пашкова. Но известно всем, что дедушки днем запираются в своих кабинетах, а по вечерам играют в карты. Таков был и старик Пашков. Женщины, окружающие в домашнем быту девочку, которой предстоит жить в "свете", делятся на светских дам, светских барышень и светских старых дев: бабушка Додо Сушковой была светской дамой, одна из теток, дочерей бабушки, светской барышней, позднее вышедшей замуж, а другая так и осталась светской старой девой. Визиты, обеды, балы, французский язык, немного литературы, сурьма, пудра и сплетни - вот жизнь этих женщин. Ясно, что им некогда было воспитывать Додо. К тому же героиня светской повести с детства должна быть сдана на руки гувернеров, гувернанток, учителей французского языка, музыки и танцев. Среди этих людей протекло детство Додо.

Чуть ли не все русские поэты первой половины прошлого века находили в детстве какую-то таинственную, отцовскую или дедовскую, полуфранцузскую, полурусскую библиотеку. Эта чудесная библиотека раз навсегда покоряла детское сердце, становилась милым убежищем и единственною отрадой. В точности не известно, нашла ли и Ростопчина в свое время такую библиотеку, но можно предположить, что и в этом судьба ее не отличалась от средней судьбы будущего мечтателя: семья Сушковых далеко не чужда была литературы, и в раннем возрасте Евдокия Петровна самостоятельно познакомилась со словесностью, как отечественной, так и европейской. "Книги заменяли ей воспитателей" ("Счастливая женщина"). Произведения Шиллера, Байрона, М. Деборд-Вальмор, Жуковского, Гете, Карамзина рано сделали ее мечтательницей. Мир загадочный и романтический пленил ее воображение. Высокие чувства, пылкие страсти, характеры решительные и гордые - все это говорило ей о некоем бытии, прекрасном и полном.

Но дома, в семье, приютившей ее, не в бытии, но в быте, вставала горькая правда действительности, маленькие волнения фамусовской Москвы. Ничтожество модничанья бабки, сплетни теток - все это рано научило Додо противополагать скудную ее жизнь прекрасному и полногласному миру, созданному в ее воображении поэтами.

Еще двенадцати лет Додо сама стала писать стихи. Как водится, своевременно была написана и сожжена первая подражательная поэма "Шарлотта Кордэ". Ни эта поэма, ни ранние стихи, кроме одного французского экспромта, до нас не дошли. Вероятно, это были более или менее восторженные "мечты неопытной души" о чем-то неопределенно высоком и неопределенно героическом.

Зимой 1828 года произошло в жизни Додо событие, вообще важное в жизни ее современниц, а для нее ставшее даже роковым: это был тот "первый бал", "первый выезд", о которых так много писалось в былых романах. С этого дня Додо посвящена "свету". Кончилось детство, и о нем вскоре она уже только вспоминает:

Дни детства, полные страданья,

Неконченных, неясных дум,

Когда в тревожном ожиданье

Мой юный оперялся ум,

Когда в тиши, в уединенье,

Событьем были для меня

Небес вечерние явленья,

И ночи мрак, и прелесть дня.

Теперь, "в осьмнадцать лет", хотелось иных, более реальных, захватывающих событий, хотелось ближе изведать то прекрасное бытие, о котором когда-то так неполно и смутно мечталось.

Стоило у Островского Бобылю подойти поближе к Снегурочке, как на место ее подвертывался корявый леший. Стоило бедной Додо попытаться приблизиться к мечтанному бытию, как на месте его оказывался все тот же быт: "свет", то есть бесконечное множество все тех же бабушек и теток. Но все-таки она знала, что где-то за "светом" есть подлинно прекрасный, воистину светлый мир. Однако не приходил царевич, чтобы расколдовать этот темный быт, спасти Додо от действительности. И ей казалось уже, что лучше умереть:

Дай Бог, чтоб младости, безрадостной, бесчарной, Скорее наступил желаемый конец, И чтобы смерти дух, крылатый, светозарный, Надел на голову мне маковый венец.

Бедной девочке кажется, будто ей уже поздно мечтать о счастии:

Я верю горю без сомненья,

Но к счастью в сердце веры нет!

Все это ужасно грустно, но так и должно быть. В конце концов, двадцать лет, бабушки и тетки берут свое: Додо не умирает, а выезжает в свет, она не в силах ему противиться, она блистает. Временами ей самой кажется, что "идеал" позабыт:

Я в горний мир не увлекаюсь,

Я песней сердца не пою...

Но к хладу жизни приучаюсь

И уж существенность люблю.

Существенность! Она решенье

Загадки жизни...

Такие мрачные афоризмы пишет Додо Сушкова в 1832 году. Она уже собирается "подписать с мечтой разрыв".

Итак, жить более незачем, героиня побеждена, она слабеет... Самое время явиться живительной "первой любви". И она, конечно, является. На балах Додо имела чрезвычайный успех. Она была очень красива. Поклонники ее окружали. Немало было среди них выгодных и блестящих партий. Но ведь все же мы знаем, что сердце героини должно принадлежать молодому человеку бедному, хотя и благородному, с чувствами неподдельными, с душою, открытой для всего поэтического и возвышенного. Таким молодым человеком был, кажется, князь Александр Голицын. Их первая любовь должна быть несчастна. Может ли героиня любить без препятствий? И в самом деле, бабушка с тетками порешили, что для Додо Голицын не пара. Были, конечно, и слезы, и жалобы, но, в конце концов, Додо покорилась. Она дала согласие богатому и не менее знатному жениху, сосватанному тетками, графу Андрею Федоровичу Ростопчину, сыну знаменитого московского главнокомандующего. Об этом сватовстве кузина Додо, Е.А. Хвостова, рассказывает:

"Свадьба эта сладилась совершенно неожиданно для всех нас и грустно удивила меня. Кузина, за неделю до решения своей участи, писала мне и с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому. Но как выразить мое удивление, я не верила глазам и ушам своим, когда меня встретила кузина, не бледная, не исхудалая, но веселая, цветущая, счастливая. Первое ее восклицание было: "Представь себе, Catherine, вся Москва завидует моей участи, моим бриллиантам, а какой у меня будет кабинет! просто игрушечка; жених мой во всем советуется со мной". Мне сделалось невыносимо грустно: неужели, думала я, и мне суждено выйти замуж по расчету?" 1

Это было в мае 1833 года, Додо не была героиней трагедии: ей не предстояло умереть, как Джульетте, а предстояло, как героине печальной, банальной повести, сполна изведать "существенность" и действительно подписать разрыв с былыми мечтаниями. Она стала графиней Ростопчиной.

Злые языки говорили, что Додо, которой уж очень не хотелось выходить за Ростопчина, пыталась пойти на компромисс; существует следующий анекдот: за ней усердно ухаживал тогдашний московский лев, князь Платон Мещерский. Однако формального предложения он не делал. И вот будто бы на балу у генерал-губернатора, чтобы толкнуть Мещерского на решительные действия, Додо сказала ему, что, кажется, принуждена будет выйти замуж; на это Мещерский ответил: "Стыдитесь, Додо, с какой целью вы мне это говорите?" Весь анекдот носит характер запоздалой светской сплетни: через двадцать семь лет после смерти Ростопчиной автор заметки все еще находит нужным укрыться за псевдонимом: Старушка из степи 2 . Но можно все же заметить, что достоверно одно: московское общество и тогда уже знало: Додо Сушкова идет под венец не по доброй воле.

Ей предстояло испытать много тяжелого. Брак был несчастлив. Помимо того, что он был заключен без любви со стороны Евдокии Петровны, существовали тому и еще какие-то причины, на которые смутно намекает брат поэтессы, С.П. Сушков, в биографическом очерке, им написанном. Впрочем, он говорит, что распространяться на эту тему "бесполезно" 3 . Достоверно известно лишь то, что Ростопчин был на три года моложе своей жены, то есть женился девятнадцати лет 4 , что был он человек с какими-то "странностями", что о жене думал он мало, более времени уделяя то конскому заводу, то собиранию картин, что до 1836 года, когда граф ездил на минеральные воды, детей у них не было. В общих чертах показания эти подтверждает и Л.Ростопчина, дочь поэтессы, в своей "Семейной хронике". Она характеризует отца как гвардейского "шалуна", кутилу, рано истаскавшегося, лысого в 19 лет и проч.

По стихам Ростопчиной можно проследить всю жизнь ее, как по дневнику. Писала она много. Но в собрании ее стихов нет ни строчки, написанной между августом 1832 и январем 1834 года. Вероятно, того, что было написано во время сватовства и в первые месяцы брачной жизни, проведенные в деревне, она не считала возможным печатать. Как бы то ни было, в книгах ее весь этот период отмечен молчанием, и вслед за ним, как вздох облегченной усталости, звучат первые слова следующего отдела:

Подчас, измучившись тоскою,

Тяжелым сном душа замрет,

И много дней своей чредою

Над мертвой время пронесет...

Но если вдруг она очнется...

Подобно Ненскому, мужу "Счастливой женщины", Андрей Федорович не препятствовал жене своей жить, как ей нравится. Поскольку позволяли светские приличия, он не мешал ей. Ростопчина "очнулась" зимой 1834-35 года, в Москве, и, конечно, на бале. В это время, выстрадав, видимо, много и со многим примирившись, писала она какой-то "Прежней наперснице":

Дитя, вопросами своими,

Молю, мне сердца не пытай!..

Боюсь, что, соблазнившись ими,

Проговорюсь я невзначай...

Нет! Нет! Я гордого молчанья

Навек дала благой обет...

Не лучше ль утаить страданья,

Которым исцеленья нет?..

Не лучше ли предстать на бале

С улыбкой, в полном торжестве,

Чем жертвою прослыть печали

И на зубок попасть молве?

Увидя раннее крушенье

Своей надежды и мечты,

Поверь, - умно искать забвенья

В чаду и шуме суеты.

С этой поры бал окончательно завладел Ростопчиной. Оказалось, что это и есть то место, где так хорошо скрываются причины тоски, где романтические мечтания с волнующей и хрупкой скудостью осуществляются в действительности. Кавалеры в плащах Чайльд-Гарольда, учтиво-красноречивые взгляды, томная струнная музыка, "игра страстей" под маской холодности, рукопожатия, многозначительные и как будто случайные улыбки, разом и обещающие и небрежные, легкие любовные шалости, которые неизвестно еще, к чему приведут, словом, все то, что делает каждый бал немного маскарадом, - все это пленило ее. Бал сделался для Ростопчиной чем-то вроде "искусственного рая", причудливым синтезом быта и бытия, созвучием двух голосов, из которых, говоря ее же словами, один, "обворожив, на небо увлекает", другой "к быту земли приковывает нас".

И вот из-под власти этого очарования она уже никогда не могла выйти. Пленное воображение ее неутомимо создавало образы мучительные и прекрасные. Светская барышня превратилась в даму, все еще не забывающую прежних мечтаний. Пока героиня романа была девушкой, она свободно и просто тянулась к радости; теперь, когда она сделалась дамой, настало для нее время новых сомнений: мечты о личном счастии столкнулись с законами супружеского долга и со страхом перед так называемой "беспощадностью света". В этих сомнениях, в этой внутренней борьбе, молчаливой и гордой, почерпнула Ростопчина новые страдания, новую боль и радость, новые мотивы для своей лирики.

В старозаветных романах между сакраментальной фразой: "она почувствовала, что готовится стать матерью" - и "первым, слабым криком ребенка" всегда лежит область тумана и молчания. В поэзии Ростопчиной промежуток времени с ноября 1836 до октября 1837 года отмечен таким молчанием и совпадает с беременностью и рождением первого ребенка. Но уже с октября 1837 года, как и в предыдущую зиму, находим Ростопчину в Петербурге.

Здесь ей суждено пережить любовь, уже по всем пунктам обставленную законами бала. Уже ей приходится признаваться в "Разговоре во время мазурки":

Хоть я и говорю: "никто и никогда!" -

Я так неопытна, пылка и молода,

Что, право, за себя едва ли поручусь я.

Мне страшно слышать вас...

Теперь ей снова приходится идти наперекор себе, вновь заглушать любовь, "страшась волнений страсти", и, наконец, после долгих томлений, сказать:

Все кончено навеки между нами...

И врозь сердца, и врозь шаги...

Хоть оба любим мы, но, встретившись друзьями,

Мы разошлися, как враги.

....................................................

Я шуткою ответила небрежной.

Он встал... во взорах гнев пылал...

В душе, в груди моей был плач и стон мятежный,

Он ничего не увидал!

Он не видал, как сердце билось больно

Под платьем дымковым моим...

Он не слыхал страданья вопль невольный

Под женским смехом заказным!

Банальные слова? Верно. Банальная развязка маленького романа? Верно и это. Но какой прекрасной, человеческой болью звучат признанья тех дней! Какие скорбные порывы, какие грустные мысли:

Любовь - то завтра , то вчера ,

Живет надеждой и утратой.

Банальная героиня, банальный гвардейский герой! Но какой вечно прекрасной скорбью разлуки он освящен:

Вы вспомните меня когда-нибудь... но поздно,

Когда в своих степях далеко буду я...

Когда надолго мы, навеки будем розно -

Тогда поймете вы и вспомните меня...

Проехав иногда пред домом опустелым,

Где вас всегда встречал радушный мой привет,

Вы грустно спросите: "Так здесь ее уж нет?" -

И, мимо торопясь, махнув султаном белым,

Вы вспомните меня.

И каким вечным, священным памятником над "могилой любви" останутся тихие слова посвящения, сказанные много позднее, через целых семнадцать лет:

Но милым именем твоим

Ты будешь в нем боготворим.

Не в литературном салоне, не в редакции журнала, а на бальном паркете, под знаком "света" встретилась Ростопчина с двумя великими поэтами: в 1829 году, на бале у кн. Голицына, с Пушкиным и около того же времени, у кузин Сушковых, с Лермонтовым.

Первые бальные триумфы Додо совпадают по времени с первыми литературными успехами, впрочем еще не простирающимися за пределы "своего" круга. Изящные, легко написанные, часто импровизированные стихи ее ходят по рукам 5 ; случается, через одного из родственников - Н.П. Огарева, - попадают и кружок Герцена. Друзья, знакомые, университетская молодежь - все остаются довольны свежестью и прелестью таланта. Стихи заучиваются наизусть. Герцен пользуется ими в своих письмах 6 .

В 1830 году кн. П.А. Вяземский взял у нее стихотворение "Талисман", и оно появилось в Северных Цветах 1831 года за подписью Д-а 7 . Для начинающей поэтессы попасть в Северные Цветы было весьма почетно. Но бабушка и тетки нашли, что выступления в печати для светской, хорошо воспитанной барышни неприличны, и в дальнейшем стихи Додо стали вновь появляться в журналах только после замужества, подписанные то Гр-ня Е. Р-на, то просто а . Зимой 1836 года Ростопчина сблизилась с кружком петербургских литераторов, в числе которых были: Жуковский, Пушкин, Плетнев, Вяземский, гр. Соллогуб. В это время Плетнев писал И.И. Дмитриеву о том, как "московскую Сафо" хорошо приняли в Петербурге, "что довольно редко бывает с новоприезжими, особенно из Белокаменной" 8 . На собраниях у Соллогуба, куда женщины вообще не допускались, для Ростопчиной делалось исключение 9 . Стихи ее брались журналами нарасхват. Не только публика, но и писатели ценили их высоко. Несколько позднее, 25 апреля 1838 года, Жуковский писал ей:

"Посылаю Вам, Графиня, на память книгу, которая может иметь для Вас некоторую цену. Она принадлежала Пушкину ; он приготовил ее для новых своих стихов, и не успел написать ни одного; мне она досталась из рук смерти, я начал ее; то, что в ней найдете, не напечатано нигде 10 . Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения. Все это в старые годы я написал бы стихами, и стихи были бы хороши, потому что дело бы шло о Вас и о Вашей поэзии; но стихи уже не так льются, как бывало, - кончу просто: не забудьте моих наставлений; пускай этот год уединения будет истинно поэтическим годом вашей жизни" 11 .

Наконец, в 1840 году Плетнев восторженно предуведомил читателей Современника о предстоящем выходе книги "Стихотворений Графини Е.П. Ростопчиной", а в 1841 году книга появилась в продаже. Журналы встретили ее громкими похвалами. Греч и Полевой хвалили Ростопчину в Русском Вестнике , Булгарин - в Северной Пчеле ; в Сыне Отечества Никитенко писал, что "сфера ее идей принадлежит современному поколению: это большею частью тревоги и страдания неудовлетворенного бытия"; Шевырев расточал похвалы в Москвитянине . Хвалил книгу и Белинский, но отмечал при этом в поэзии Ростопчиной власть бала и сожалел, что ее думы и чувства не нашли "более обширную и более достойную сферу, чем салон".

С легкой руки его Ростопчина так и перешла в историю русской поэзии поэтессой салонной, бальной. Приговор оказался единственным и окончательным. Слова Белинского повторялись и повторяются до сих нор как неопровержимая истина. Однако при этом упускают из виду, что Белинский, когда писал о Ростопчиной, знал о ней несравненно меньше, чем можем знать мы. Ее поэзия исчерпывалась для него одной первой книгой. О героине романа судил он лишь постольку правильно, поскольку можно судить о ней, прочтя первую главу и не зная последующих. Наконец, как современник, он не мог рассматривать ее поэзию в связи с ее жизнью, а между тем, именно когда дело касается Ростопчиной, это должно приводить к еще большим ошибкам, чем в иных случаях.

Мы уже знаем, чем был в ее жизни бал: в бале она искала и по-своему находила забвение действительности. Но в то же время только в событиях реальной жизни черпала она мотивы своей поэзии. Бал, будучи для нее легчайшей, наименее реальной формой действительности, в то же время доставлял ей переживания наиболее действительные, ибо наиболее волнующие. Чтя в себе два существа, женщину и попа, она в известном смысле отдавала предпочтение именно женщине: ведь поэт жил в ней, питаясь ее женскими чувствами, мечтаемый рай бытия вырастал из корней быта. Женщина была несчастна в личной судьбе: поэт создавал из этого трагедию любви. Дама боялась светского осуждения: жалкое чувство. Но поэт умел преобразить его в чувство тайны. Так непрестанно растила она свое большое и главное из своего малого и случайного. Это малое предрешалось жизнью салона и бала; если бы не было женщины, не было бы и поэта. Это плохо? Не знаю, может быть... Но этому мы обязаны несколькими прекрасными стихотворениями.

Даже в других поэтах для Ростопчиной вовсе было не безразлично, к какому полу они принадлежат. Если это и не сказывалось в ее общих литературных оценках, то в смысле непосредственного, сердечного восприятия стихов она отдавала преимущество женщинам и откровенно в том признавалась:

Женские стихи особенной усладой

Мне привлекательны...

Лучшая оценка ее поэзии была сделана самой Ростопчиной. Я имею в виду собственноручную надпись, сделанную ею на экземпляре "Стихотворений" 1841 года, поднесенном императрице Александре Федоровне и ныне хранящемся в библиотеке Московского Румянцевского музея. Вот полный текст этого документа, до сих пор, сколько нам известно, критиками Ростопчиной не использованного и в печати не появлявшегося:

Се n"est pas un livre - c"est une rИvИlation tout sincere et tout fИminine des impressions, des souvenirs, des enthousiasmes d"un coeur de jeune fille et de femme, des ses pensers et des ses reves, de tous ce qu"il a vu, senti, compris, - enfin, ces pages sont un de ces rИcits intimes qu"on n"ose confier qu"aux Бmes sympathiques, qu"aux intelligences les plus noblement indulgentes, qu"Ю ce petit, bien petit nombre d"Иlus dont on aimerait Ю Йtre entendue, dont Ie suffrage console, dont la bienveillance rend heu-reuse et fiХre. Et Ю qui donc, MADAME, s"adresserait-on si ce n"est Ю VOTRE MAJESTE, Ю Elle, la plus Иminement Femme d"entre toutes les femmes, la plus douce et la plus tendre, la mieux pensante et la plus richement douИe en sentiments, en imagination, en bontИ?.. La souveraine , MADAME, trouve partout des vois reconnaissantes et sincХres pour dire ce qu"inspirent ses vertus, - moi, j"ose m"adresser en VOUS Ю la Femme ... Ю 1"Бme, au Coeur qui m"ont ИtХ rИvИlИs par Vous-mЙme dans ces trop rares mats si chХres paroles que Vous avez toujours pour moi, et dont Ie souvenir me reste, sacrИ, et doux!.. Daignes, MADAME, agrИer cet hommage de 1"admiration la plus vraie et la plus respectueuse, - j"oserais dire aussi la plus tendre, - et laissez-moi croire et espИrer que quelquefois Vous у jetterez Vos regards, et qu"alors j"obtiendrai ce que je dИsire tant, - une pensИe, un sourire, une larme, ce quelque chose de sympathique et de spontanИ que vient du coeur, et que le coeur seui doit recueillir!..

Le mien est si plein de Vous, de Vos bontИs, - le mien, MADAME, est Ю Vous depuis si long-temps, il Vous comprend si bien, - il saura apprИcier ce qu"il unbitionne!..

Je suis avec le plus profond respect de
Votre MajestИ
La trХs-fidХle sujette,
Eudoxie Rostoptchine.

PИtersbourg, 1-er Mai 1841. 12

Слова эти - ключ к поэзии Ростопчиной. В них совершенно точно выражен ее взгляд на собственную лирику, в них намечены требования, какие она к себе предъявляла, и таким образом предрешены все достоинства и недостатки ее стихов.

Единственным человеком, понявшим истинную природу ее поэзии, был Тютчев, который в одном стихе сумел дать определение всего ее творчества, столь же верное, как и сжатое:

То лирный звук, то женский вздох, -

сказал он.

Итак, героиня живет, мечтает, томится. Пишет лирические дневники, издает их. Читатели, особенно женщины, восхищаются. Героиня "на розах", как говорили у нас в XVIII веке, переводя с французского. Наконец, провожаемая напутствиями поклонников, в сентябре 1845 года уезжает она в поэтическое путешествие за границу. В Риме она занимает почетное место среди тамошних русских. Гоголь дарит ее своим вниманием. В саду Виллы д"Эстэ соотечественники подносят ей лавровый венок.

Однако триумфу этому суждено было быть последним. 1846 год - роковой в жизни Ростопчиной: слава ее начинает падать неизмеримо стремительнее, нежели перед тем возрастала. Начинается переоценка стихов ее. Некогда восторженный поклонник, Плетнев уже в 1845 году пишет Жуковскому: "У нее много доброго и хорошего как в сердце, так и в уме, только все гибнет от легкомысленной суетности. Из таланта своего в поэзии никогда не образовать ей ничего художественного. Она в понятиях об искусстве, кажется, завязла в осьмидесятых годах" 13 .

В конце 1846 года в Северной Пчеле была напечатана без подписи баллада Ростопчиной "Насильный брак". В примечании к ней Булгарин интригующим тоном предлагал читателям разгадать имя автора. Может быть, это примечание послужило толчком к тому, что балладу начали "расшифровывать", стараясь, помимо имени автора, отгадать ее скрытый смысл. И вот, в отношениях молодой жены к старому барону был усмотрен намек на отношения угнетенной Польши к России. Существовало, впрочем, и другое мнение. А.В. Никитенко в "Воспоминаниях" своих пишет: "И цензора, и публика поняли так, что Ростопчина говорит о своих собственных отношениях к мужу, которые, как всем известно, неприязненны". Несмотря на это, дело об аллегорическом смысле стихотворения былo начато и прекратилось только благодаря личному распоряжению государя (Сушков). Самая баллада стала запретной. Она долгое время ходила по рукам в рукописях и печаталась в заграничных сборниках "вольных" русских стихов. Политическое толкование "Насильного брака" стало всеобщим.

Мы не беремся судить об истинном смысле баллады. Либеральный дух не чужд был Ростопчиной в ранний период ее жизни; но когда дело идет о стихах, написанных в 1846 году, то судить о политическом их значении нужно с большою осторожностью: к слишком консервативному лагерю примкнула она вскоре после напечатания баллады, когда возвратилась в Россию. К тому же слишком многое в балладе может быть принято за намеки на личную судьбу автора, как, по свидетельству Никитенки, многими и принималось. Но, с другой стороны, есть в "Насильном браке" стихи, трудно объяснимые ссылками на биографию автора и весьма понятные, если под женой разуметь Польшу. Таковы, в особенности, две последних строфы.

Однако, каков бы ни был истинный смысл стихотворения, возникший шум должен был доставить Ростопчиной немало тяжелых минут: понятая как политическая сатира, баллада ссорила Ростопчину с двором; понятая иначе, она давала повод к сплетням и пересудам о личной жизни автора и звучала как запоздалая апелляция к "свету", которого Ростопчина столько же боялась, сколько и презирала его.

В том же году она напечатала вещь, которой автобиографический смысл представляется несомненным. Это - цикл стихов под общим заглавием "Неизвестный роман". В предисловии говорится, что цикл составляют стихи молодой женщины, недавно умершей. "Она выезжала охотно, наряжалась и танцевала, как и все мы, грешные. Но если, бывало, застанешь ее врасплох, то найдешь ее всегда унылою и бледною, и сквозь все ее старания казаться спокойною мелькало какое-то грустное волнение, какая-то сердечная, томительная тревога, которой мы себе объяснить не умели. Говорили, правда, что у нее какое-то горе, прежняя любовь; рассказывали, что она когда-то была помолвлена и дело разошлось, что потом она встретилась с прежним женихом и что любовь их возобновилась и продолжалась несколько лет... Говорили, что ее убивает горе разлуки... Да кто ж бы этому поверил при ее роскоши и довольстве?.."

Если сопоставить с этими словами содержание автобиографического романа "Счастливая женщина" и намеки на какую-то позднюю встречу в некоторых стихах, то, в связи с посвящением "Неизвестного романа" таинственным инициалам: К.П.И.М., захочется предположить, что все дело здесь в князе Платоне Мещерском. Пишущему эти строки, несмотря на все старания, не удалось установить отчества Платона Мещерского. Но если предположение наше верно, то герой 1837 года - тоже несомненно он. К нему-то и возобновилась в 1837 году "любовь, продолжавшаяся несколько лет", - и "Неизвестный роман" есть воспоминание об этой любви. Тогда сплетни "Старушки из степи" захочется сблизить с намеком самой Ростопчиной на разошедшееся сватовство. Но тогда к Мещерскому же следует отнести и посвящение, написанное в 1855 году и предшествующее стихам, в которых отразились события второй половины тридцатых годов. Может быть, о нем эти слова:

Тебе воздвигнут храм сердечный,

Но милым именем твоим

Не блещет он: под тайной вечной

Ты будешь в нем боготворим.

Может быть, всю жизнь в сердце "ветреной женщины" жила одна неизменная любовь? Может быть, все любовные стихи ее, все признания, все печали - о нем одном?

В пользу нашего предположения говорит также то, что, напечатав "Неизвестный роман" впервые в 1846 году, Ростопчина в позднее изданном собрании своих стихов поместила его тотчас после произведений, написанных в тридцатых годах. Видимо, к тому времени относила она эти стихи по их внутреннему смыслу, по месту, которое занимали они в ее жизни. Только ради этого решилась она пожертвовать хронологической последовательностью, которой строго придерживалась; и лишь для того, чтобы не сбивать читателя и явно не нарушать порядка, она не поставила под стихами, вошедшими в "Неизвестный роман", никаких обозначений места и времени написания, хотя вообще такие обозначения ставила непременно.

Возможно, впрочем, и то, что стихи "Неизвестного романа" и были написаны в конце тридцатых годов, но только впоследствии снабжены предисловием и напечатаны. Если это было так, то предложенная нами догадка еще более правдоподобна.

Окончательное решение этого вопроса - в письмах, бумагах и черновиках Ростопчиной. Они хранятся и Московском Румянцевском музее, но доступ к ним нынe закрыт теми же, кто их туда пожертвовал: закрыт по причинам, ничего общего с литературой не имеющим.

В 1847 году Ростопчина вернулась в Россию. Встреча с былыми друзьями и поклонниками оказалась нежданно холодной, - и вот отрывок из "Песни возврата":

Кто здесь мне рад?

Кто встретил мой приезд благословеньем?

Кому нужна я? Чей тоскливый взгляд

Меня искал с желаньем и томленьем?

И без меня обычный жизни лад

Всех веселил вседневным треволненьем...

Прошли два года без меня - и что же?

Минувшего забыт и самый след!

Два года ... для людей!.. для светских!.. Боже!

То более, чем сотни сотней лет

Для вечности Твоей!..

Ростопчина ошибалась, виня во всем одну только забывчивость света. Были другие, гораздо более значительные причины холодности.

Слишком погруженная в свои "женские" и поэтические дела, слишком часто их смешивая, она не замечала того движения, которое совершалось в русском обществе. Она была наивно уверена, что дело обстоит так: после двухлетнего отсутствия и путешествия она, тридцатишестилетняя красавица и всеми признанная "московская Сафо", возвращается на родину. Но она упускала из виду момент своего возвращения: ведь это был 1847 год. В ее отсутствие на многое стали смотреть по-новому. Столь же поверхностен был ее взгляд на отношения с критикой. Она полагала, что критики просто "забыли" ее, графиню Ростопчину. В действительности в самой литературе русской началось торжество новых течений. Внешним выражением происходящего перелома был тот факт, что именно в этом году основанный Пушкиным Современник перешел к Панаеву и Некрасову.

Тогда она попыталась прибегнуть к наивному средству: в надежде, что все как-нибудь уладится, и не сознавая, что это невозможно, она стала вести себя в литературе как в светском салоне. Чувствуя общее недоброжелательство, старалась она делать вид, что его не замечает. Но уже вскоре тактику эту пришлось оставить и забаррикадироваться в погодинском кружке. При помощи того же Погодина ей даже удается собрать довольно пышный салон, стоящий в стороне от современных ему течений. Отсюда, из этой импровизированной крепости, собирается она делать вылазки, защищать идеалы своей молодости "от германистов, реалистов, грязистов и всей пресмыкающейся пишущей братии", как выражается она в одном письме 14 .

В следующем, 1848 году тревога окончательно овладевает ею, и она пишет Погодину, что теперь "не до поэзии, особенно не до женской". Теперь ей "хотелось бы на часок быть Богом, чтобы вторым, добрым потопом утопить коммунистов, анархистов и злодеев; еще хотелось бы быть на полчасика Николаем Павловичем, чтобы призвать на лицо всех московских либералов и демократов и покорнейше попросить их, яко не любящих монархического правления, прогуляться за границу" 15 .

Однако в это время Ростопчина писала очень много. Еще в конце тридцатых годов издала она две повести под псевдонимом Ясновидящей. Теперь проза становится для нее средством борьбы. Все более места в ее писаниях занимают сатира и негодование. Ростопчина пишет роман за романом, повесть за повестью. И роман за романом, повесть за повестью встречает печать, под предводительством Современника , насмешками или обидным молчанием. Ростопчина негодует, но понимание окружающего в ней не растет. В 1851 году пишет она Погодину: "Здесь застой, глушь, ничтожество и тоска" 16 .

Следующий, 1852 год был годом несчастий. Умерли былые друзья: Жуковский и Гоголь. Отношения с литературой окончательно испортились, и Современник напечатал первую обстоятельно-бранную статью о Ростопчиной. Она не стерпела и ответила "Одой поэзии", слабым, но злобным стихотворением.

Отношения со светом также испортились. Мало тогo, что и туда проникла либеральная зараза, - там происходит уже нечто совсем нестерпимое: там начинают посмеиваться над ней как над женщиной. Ей дают понять, что она - стареющая красавица, что ей поздно окружать себя молодыми людьми и обнажать плечи. Подымаются сплетни, вокруг - злорадство. Что же? Надо ответить и свету! И она пишет "Цирк XIХ столетия". Свету выносится приговор беспощадный, но он не остается в долгу и мстит как может.

Так дела идут все хуже и хуже. Слабые патриотические стихи сменяются злобными нападками на знакомых. В числе дружественных журналов удерживаются всего лишь два: Библиотека для чтения и Москвитянин .

В 1856 году вышло двухтомное собрание стихов ее. Дружные нападки критики встретили книгу. В Современнике напечатана была ядовитая и жестокая статья Чернышевского. В следующем году в том же журнале обидно выбранил Добролюбов роман "У пристани". Прочая критика не отстает, и нападки становятся все яростнее. Несмотря на немногих доброжелателей (Погодина, дядю своего, Н.В. Сушкова, Греча), Ростопчина чувствует, что окружена врагами. "Меня возненавидели и оклеветали, еще не видав, - снова пишет она Погодину. - Хомяков вооружил против меня Аксаковых и всю братию, они провозгласили меня западницей и начали преследовать Бог весть за что... Западники же, настроенные Павловыми , куда я не поехала на поклон, бранили меня аристократкой ; и не только писали на меня стихи и прозу, но приписывали мне безымянные, бранные стихотворенья, что несравненно для меня обиднее... Тогда я осмотрелась кругом себя и поняла, что я одна , а против меня - партии ... До меня доходило и то, что у Черкасских кричалось против меня, и то, что Киреевы разглашали, и то, что проповедовалось у графини Сальяс, и в пьяных оргиях Современника ..." 17

Дальше, в том же письме, память несколько изменяет ей, когда она касается дружеских отношений с Пушкиным, с которым она была мало знакома, и с Карамзиным, который умер, когда ей было всего 15 лет, но совершенно верно намечается ее положение среди боровшихся между собою партий: "Я жила в короткости Пушкина, Крылова, Жуковского, Тургенева, Баратынского, Карамзина. Вот почему презираю я всю теперешнюю литературную сволочь, исключая только некоторых, подобных вам и мне, вольнопрактикующих, не принадлежащих ни к сим , ни к оным ".

Однако же, до какой степени смешивала она литературные отношения с личными, как наивно выделяла женскую литературу из литературы вообще, как и в поэзии, точно на балу, соперничала она прежде всего с женщинами, - во всем этом можно убедиться из дальнейших строк все того же послания: "Первый задел меня Белинский... Меня принесли в жертву на алтаре, воздвигнутом... г-же Ган... Потом меня уничтожали в пользу Павловой, Сальяс, наконец, - Хвощинской".

Решительно, она не понимала, где кончается "свет" и начинается литература. Она доходила до высшего раздражения и сама признавалась: "Я иногда слишком увлекаюсь своим негодованием".

И вот, однажды, в 1856 году, она именно так увлеклась и написала сатиру "Сумасшедший Дом" - подражание знаменитой сатире Воейкова. Досталось и "сим" и "оным". Стихи не были напечатаны, однако же, разошлись по рукам. Кое-кто не снес. Огарев припомнил Ростопчиной слезы, которыми некогда, вероятно - еще девочкой, оплакивала она декабристов, и писал ей сурово и строго:

Покайтесь грешными устами,

Покайтесь искренно, тепло,

Покайтесь с горькими слезами,

Покуда время не ушло!

Просите доблестно прощенья

В измене ветреной своей

У молодого поколенья,

У всех порядочных людей.

Однако время ушло. Ростопчина была "кончена". Последние месяцы жизни провела она то "в злобе и шипенье", сплетничая и собирая сплетни о себе, то молясь и постясь. 3 декабря 1858 года она умерла от рака, в тяжелых мучениях; 7-го числа, после отпевания в церкви Петра и Павла на Басманной, ее похоронили на Пятницком кладбище.

За все последнее время жизни своей только раз ответила она врагам с гордостью, достойной поэта:

Сонм братьев и друзей моих далеко.

Он опочил, окончив жизнь свою.

Не мудрено, что жрицей одинокой

У алтаря пустого я стою.

Ростопчина была плохой гражданкой - да и вряд ли могла быть хорошей по условиям воспитания и судьбы. Но из жизни своей, столь обыкновенной, с неудачной любовью, внезапным успехом и быстрым падением, создала она повесть грустную и задумчивую. Женственною душою создала она из московского кавалера образ того единственного, кого любят вечно.

К ногам его она принесла свое сердце, не много, быть может, знавшее, но много любившее. И любовь свою она украсила столько же звуками лиры, сколько и милыми атрибутами женскости: цветами, браслетами, дымкою бальных платьев, запахом духов, белизною открытых плеч:

Не для тебя, так для кого же

Наряды новые и свежие цветы,

Желанье нравиться, быть лучше и пригоже,

И сборы бальные, и бальные мечты?..

Не для тебя, так для кого же

И смоль блестящая рассыпанных кудрей?

Зачем, как любишь ты, на мягкий шелк похожи,

Завьются кольца их не под рукой твоей?..

Не для тебя, так для кого же

И вырезной рукав, и золотой браслет

На тех плечах, руках, что втайне носят тоже

И нежных ласк твоих, и поцелуев след?

В стихах ее довольно найдется формальных промахов, плохих рифм, образов, устарелых даже в ее время. Ее поэзия не блистательна, не мудра и - не глубока. Это не пышная ода, не задумчивая элегия. Это - романс, таящий в себе особенное, ему одному свойственное очарование, которое столько же слагается из прекрасного, сколько из изысканно безвкусного.

Красивость, слегка банальная, - один из необходимых элементов романса. Пафос его не велик. Но тот, кто поет романс, влагает в его нехитрое содержание всю слегка обыденную драму души страдающей, хоть и простой.

В наши дни, напряженные, нарочито сложные, духовно живущие не по средствам, есть особая радость в том, чтобы заглянуть в такую душу, полюбить ее чувства, простые и древние, как земля, которой вращенье, очарованье и власть вечно священны и - вечно банальны. Ах, как стары и дряхлы те, кому кажутся устарелыми зеленые весны, щелк соловья и лунная ночь!

Пускай же хоть иногда осеняют их легкими своими крыльями святая простота и родная сестра ее - святая банальность.

1908
Гиреево

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Записки Е.А. Хвостовой, рожд. Сушковой. Материалы для биографии М.Ю. Лермонтова. СПб., 1870 г.

2 Русский Архив, 1885 г., N 10.

3 См. "Сочинения гр. Ростопчиной". СПб., 1890 г., т. I.

4 Русский Архив, 1868 г., стр. 854: Материалы для полного собрания сочинений и биографии гр. Ф.В. Ростопчина.

5 См. Русский Архив, 1865 г., N 7. "Из записной книжки кн. Н.В. Путяты".

6 Вестник Европы, 1885 г., N 3, статья Е.С. Некрасовой.

7 Т. е. Дарья Сушкова: судя по уменьшительному имени Додо, Вяземский полагал, что ее, как и ее покойную мать, зовут Дарьей. Псевдоним сочинен им.

8 Русский Архив, 1868 г., стр. 653.

9 Соллогуб. "Воспоминания". СПб., 1887 г., стр. 219.

10 Это были девять небольших стихотворений, входящих теперь в состав сочинений Жуковского под общим заглавием: Из альбома, подаренного гр. Ростопчиной.

11 Ростопчина жила в деревне: это была вторая беременность, снова ознаменованная молчанием.

12 ГОСУДАРЫНЯ!

Это не книга - это обнаружение совершенно искреннее и подобающее лишь женщине впечатлений, воспоминаний, восторгов сердца девичьего и женского, его размышлений и его мечтаний, всего, что было им пережито, прочувствовано и понято, - одним словом, эти страницы являют собой задушевный рассказ, какой решаешься доверить только сочувствующей душе, только уму, отмеченному благороднейшей снисходительностью, только малому, столь малому числу избранных, чьим пониманием мы так дорожим, чье одобрение утешает, чьей благосклонностью можно быть счастливой и гордой. - И к кому же обратиться этому сердцу, ГОСУДАРЫНЯ, если не к ВАШЕМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, к Ней, в высочайшей степени Женщине среди всех женщин, добрейшей и нежнейшей, наипревосходнейше мыслящей и наибогаче всех одаренной чувством, воображением, добротой?.. Государыня находит повсюду признательные и искренние уста, говорящие то, на что вдохновляют их ее добродетели, - я же, я осмеливаюсь в ВАШЕМ лице обратиться к Женщине... к душе и сердцу, которые были мне открыты Вами в тех очень редких, но столь дорогих словах, какие Вы всегда для меня находите и воспоминание о которых остается для меня священным и сладостным!.. Соблаговолите, ГОСУДАРЫНЯ, принять эту дань восхищения самого истинного и почтительного, - смею сказать, и самого нежного, - и позвольте мне верить и надеяться, что иногда Вы обратите сюда Ваши взоры и что тогда я обрету награду, которой так желаю, - Вашу мысль, улыбку, слезу, нечто, что есть сочувственного и естественного, исходящего из сердца и что лишь сердцем может быть воспринято.

Мое сердце так полно Вами, Вашей добротой, - мое сердце, ГОСУДАРЫНЯ, принадлежит Вам уже так давно и знает Вас так хорошо, - и оно сумеет оценить награду, к которой так стремится.

С глубочайшим почитанием Вашего Величества верноподданная

Евдокия Ростопчина

13 Сочинения, т. III.

14 Барсуков. "Жизнь и труды М.П. Погодина", т. X.

15 Там же.

16 Барсуков. "Жизнь и труды М.П. Погодина", т. XI, стр. 373. 1

17 Барсуков. "Жизнь и труды М.П. Погодина", т. XIV.

23 декабря 1811 (4 января 1812), Москва — 3 (15) декабря 1858, Москва

Графиня Евдоки́я Петро́вна Ростопчина́, урождённая Сушкова — русская поэтесса, переводчица, драматург и прозаик.
Дочь действительного статского советника Петра Васильевича Сушкова (1783—1855) и Дарьи Ивановны Пашковой (1790—1817). Двоюродная сестра Е. А. Сушковой.

Ростопчина Евдокия Петровна

У Евдокии Ростопчиной сложилась удивительная судьба. В ее жизнь и творчество по-дружески и просто вошли самые признанные гении русской культуры XIX века. А ее собственный голос в искусстве зазвучал тогда, когда все должно было умолкнуть — ведь писал Пушкин! И все же лучшие произведения Ростопчиной не померкли на фоне яркой плеяды окружавших имен и стали одним из истоков женской лирики в России.

Благовест

Евдокия Ростопчина родилась в 1811 году. Домочадцы называли ее Додо, Додо Сушкова. Своей матери девочка почти не помнила — ей было около 6 лет, когда та умерла от чахотки. Отец находился в постоянных служебных разъездах, и Додо жила в семье родственников Пашковых. Ее любили, баловали, не жалели денег на учителей и воспитателей, но свое сиротство девочка чувствовала. Впечатлительная и чуткая ко всему окружающему, она была спокойной и счастливой лишь в большом заросшем саду старой усадьбы Пашковых на Чистых прудах. Заросли сирени и лунные пятна на дорожках стали тем зачарованным царством, в тиши которого явились первые рифмы. «В прозаически житейском семействе Пашковых, где она воспитывалась, никто не занимался литературой. Евдокия Петровна начала писать стихи скрытно от старших родных», — вспоминал ее брат С.П. Сушков.

Тогда Додо было лет 11—12. Потребность сочинять, изливать свои чувства возникала и под наплывом детской жалости к себе, «мечтательному и хилому ребенку», и под впечатлением московских пейзажей XIX века. Как острейшее впечатление детства Ростопчина вспоминала грандиозную музыку колокольного звона — благовеста, когда все сорок сороков заводили разговор небесного с земным.

Девочку охватывала дрожь. Именно в эти моменты какой-то инстинкт толкал ее к карандашу и бумаге, и она изливала свой восторг.

Встречи навсегда

Е. П. Ростопчина. Акварель П. Ф. Соколова. 1842—43.

На детских праздниках, куда Додо вывозили, чтобы развлечь ее, она выбрала себе в друзья не сверстницу в локонах, а неуклюжего и неразговорчивого мальчика с сумрачными глазами. Он тоже приезжал с бабушкой. Его звали Мишель Лермонтов.

И вот Додо 16 лет. Она в светлом невесомом платье на первом балу в доме у Голицыных. Все танцуют и веселятся, а робкая дебютантка в задумчивости стоит в стороне: с ней только что беседовал взрослый и очень интересный человек. Его звали Александр Сергеевич Пушкин.

Потом по прошествии времени Додо вывернула свою память, чтобы вспомнить каждое пушкинское слово. «Он дум моих тайну разведать желал», — возвращаясь мыслями к этой встрече, напишет она. Может быть, тогда она призналась, что тоже пишет стихи, а потом думала над тем, как прозвучало это «тоже». О своем отношении к Пушкину Евдокия Петровна однажды сказала кратко: «боготворила — всегда».

Увлеченность девушки стихами нарастала. У дяди Додо, поэта и драматурга Николая Васильевича Сушкова, был литературный салон. Тот скромный дом в Старопименовском переулке, где она читала свои стихи его постоянным посетителям, до сих пор сохранился.

Молва о талантливой девушке распространялась, как и ее литературные опыты, в списках ходившие по рукам. Стихи нравились — ясность, музыкальность и искренность строк пленяли сердца. Один из свидетелей выступления Додо в какой-то из гостиных записал: «Маленькая м-ль Сушкова читала пьесу в стихах собственного сочинения. Я не жалею, что должен был слушать ее».

Но не все в ее стихотворном деле предназначалось для чужих ушей. М-ль Сушкова — это поэтического вида создание, какой ее знали в московских особняках, бралась за темы, о которых следовало молчать. Все героическое, возвышенное находило в душе девушки горячее сочувствие. Декабристы. Пусть под грозным окриком Николая I общество примолкло — ее муза на стороне тех, кто поменял мундиры с золотыми эполетами на каторжанскую робу, не желая изменить своим убеждениям. Само название стихотворения «К страдальцам — изгнанникам» красноречиво говорило об отношении автора к сибирским узникам:

Хоть вам не удалось исполнить подвиг мести
И рабства иго снять с России молодой,
Но вы страдаете для родины и чести,
И мы признания вам платим долг святой.

Эти строки юная поэтесса читала тем, кому доверяла, ближайшим друзьям — ученику Благородного пансиона Михаилу Лермонтову и студенту Московского университета Николаю Огареву. Оба они стали не только поклонниками поэтического дарования и доверенными сокровенных мыслей Додо, но и ценителями ее необыкновенного очарования: Огарев томился безответной любовью, а Лермонтов написал ей свое первое посвящение «Умеешь ты сердца тревожить...»

Однажды добрый знакомый Сушковых Петр Андреевич Вяземский — допустим, что случайно — заглянул в заветную тетрадь Додо. Первое же попавшееся на глаза стихотворение он, удивленный и восторженный, тайно переписал и послал в Петербург Антону Антоновичу Дельвигу, редактору альманаха «Северные цветы». У того по прочтении не было никакого сомнения относительно публикации «Талисмана». Авторство не указывалось: стихосложение отнюдь не считалось похвальным занятием для барышнидворянки. Но главное произошло: в 1831 году на страницах российской печати состоялся многообещающий поэтический дебют.

«Талисман» — стихотворение-загадка, отзвук глубоких сердечных переживаний восемнадцатилетней поэтессы, которые переплелись в счастливо-мучительный «узел бытия». Первая любовь? «Не отгадать вам тайны роковой», — роняет она. Но гадай — не гадай, ясно одно: странное замужество Додо, случившееся как-то враз, словно бросок в прорубь, не имело ни малейшего отношения к чувствам, вызвавшим к жизни «Талисман».

Другая жизнь

Весть о том, что Додо Сушкова выходит за графа Андрея Ростопчина, сына отличившегося в 1812 году градоначальника, удивила всю Москву. Никаких привязанностей между молодыми людьми не замечали. К тому же все знали, что совсем недавно молодой граф собирался жениться на другой девушке, но свадьбе воспротивилась его мать, Екатерина Петровна.

Kiprensky Orestes - Portrait of Countess Ekaterina Petrovna Rostopchina. 1809

Графиня Ростопчина, будущая свекровь Додо, всем хорошо известна по знаменитому портрету Ореста Кипренского: его гениальная кисть очень четко направляет внимание зрителей на внутреннее состояние модели. В глазах Ростопчиной, словно завороженной некой сверхъестественной силой, прочитывается глубокий душевный надлом. Она как будто смотрит в бездну, ужасается и все-таки тянется к ней.

Кипренский обнажил трагедию знаменитого и несчастного семейства. Графиня-мать тайно перешла в католичество. Когда все открылось, ее муж, бывший градоначальник, тяжело переживал беду, несомненно, приблизившую его кончину. Дом Ростопчиных, по воспоминаниям современников, производил гнетущее впечатление: всюду, как летучие мыши, шныряли ксендзы в черных сутанах. Они буквально свили здесь себе гнездо. Под влиянием хозяйки дома, теперь уже рьяной католички, оказались и некоторые домочадцы. Андрей же Ростопчин хоть и старался держаться вдали от фанатичной матушки, имел также немало странностей. Он напоминал окружающим своего отца, которого императрица Екатерина II называла «бешеным Федькой».

Говорили, что мать-графиня, возможно, исходя из какихто собственных соображений, старалась расстроить и этот брак сына. Перед свадьбой она посвятила мадемуазель Сушкову в подробности его безалаберной жизни и советовала ей отказаться от этого союза. Характеристика, пожалуй, была односторонней. Андрей Федорович обладал веселым характером, злости за ним не замечали, но вспыльчивости и сумасбродства ему было не занимать. Собственно, для Додо ничто из этого не являлось открытием. На ее глазах жених изломал в крошево колоссальной стоимости серьги, предназначавшиеся им в подарок невесте. Причиной оказалось то, что, по мнению графа Андрея, они не произвели на нее должного впечатления. И это лишь частность из целой цепочки настораживающих, казалось бы, фактов.

Совершенно ясно, что молодой девушке, выросшей в патриархальной православной, благочестивой обстановке, предстояло встретиться с совершенно чуждым миром. Среди ошеломленных известием о предстоящей свадьбе была и кузина Додо, получившая от нее горькое и отчаянное письмо буквально накануне венчания. В нем невеста признавалась в давней страстной любви к тому, кто был воспет ею в «Талисмане».

Этот человек невидимкою прошел через всю жизнь поэтессы. Ее любовь оказалась безответной? Или союз двух сердец не имел шансов свершиться? Кто был избранником Додо? На эти вопросы нет и, наверное, уже не найдется ответа. Можно лишь предположить, что предстоящая свадьба была попыткой поставить крест на прошлом и увлечь себя другой жизнью, превратившись в графиню Ростопчину — богатую, знатную, окруженную поклонением.

Свадьба состоялась 28 мая 1833 года. И ее муза будто онемела — ни слова о событии, столь значимом в жизни женщины. И лишь многим позднее Ростопчина обмолвится о той весне, «весне без соловья, весне без вдохновенья». Устами своей героини она скажет грустную правду: «Она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердой, благородной самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности — уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу».

Без мук и напряжения

Три года Ростопчину не видели ни в Москве, ни в Петербурге: она не появлялась в свете. До редакторов литературных журналов доходили лишь ее письма с текстами новых стихов. Многие из них ходили в списках. Без суеты, медленно, но верно Ростопчина завоевывала известность и среди обыкновенных любителей изящной словесности, и среди известных ценителей.

В 1834 году И.В. Киреевский, литературный критик и публицист, в статье «О русских писательницах» сказал о ней как «об одном из самых блестящих украшений нашего общества, о поэте, имя которой, несмотря на решительный талант, еще неизвестно в нашей литературе». Он предлагал читателям узнать в последних творениях Ростопчиной, так надолго исчезнувшей из виду, того загадочного автора «Талисмана», который некогда «изящно» взволновал любителей поэзии.

Впечатления и переживания Ростопчиной выливались в удивительно легкие, звучные строки. Недаром многие ее стихотворения были положены на музыку Глинкой, Даргомыжским, А. Рубинштейном, Чайковским. Печатались ее стихи и в песенниках.

Сочиняла она чрезвычайно быстро, легко, без мук и напряжения. Брат поэтессы вспоминал, как во время какой-нибудь поездки Евдокия Петровна складывала стихи. Вернувшись домой, она, обладая исключительной памятью, почти без помарок записывала их.

Выезжая из столицы в деревню, Ростопчина особенно ощущала потребность излить на бумаге все то незаметное со стороны, что искало выход: прощание с мечтами, с надеждой на счастье, готовность притерпеться, смириться во имя мира в семье:

И много дум, и много чувств прекрасных
Не имут слов, глагола не найдут...

Всех подкупала особая интонация, сердечность ее стихов. Они стали появляться в журналах все чаще. Прочитав в «Московском наблюдателе» стихотворение «Последний цветок», Вяземский, «первооткрыватель» таланта Додо Сушковой, писал А.И. Тургеневу: «Каковы стихи? Ты думаешь, Бенедиктов? Могли быть Жуковского, Пушкина, Баратынского; уж, верно, не отказались бы они от них. И неужели не узнал ты голоса некогда Додо Сушковой?.. Какое глубокое чувство, какая простота и сила в выражении и между тем сколько женского!»

Стихотворение «Последний цветок» написано глубокой осенью 1839 года, когда кончалось деревенское заточение и впереди Евдокию Петровну ждал блеск имперского Петербурга.

Отдайте мне балы

На берегах Невы Ростопчина сразу же вошла в большую моду. Вот что писал по этому поводу ее брат С.П. Сушков: «Она никогда не поражала своею красотою, но была привлекательна, симпатична и нравилась не столько своею наружностью, сколько приятностью умственных качеств. Одаренная щедро от природы поэтическим воображением, веселым остроумием, необыкновенной памятью при обширной начитанности на пяти языках… замечательным даром блестящего разговора и простосердечной прямотой характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным».

Евдокия Петровна была всегда желанной гостьей в тех столичных салонах, которые отличались интеллектуальностью бесед и где на светских львиц от подобной серьезности, пожалуй, напала бы зевота. Такой салон в первую очередь был у Карамзиных, с семейством которых Ростопчина очень сблизилась.

Широко и хлебосольно принимала и она. Всех, кто был тогда в Северной Пальмире талантлив, значителен, известен, можно было встретить на ее вечерах. Жуковский, Крылов, Гоголь, Одоевский, Плетнев, Соллогуб, Александр Тургенев, Глинка, Даргомыжский. Этот список дополняли и европейские знаменитости: Ференц Лист, Полина Виардо, Фанни Эльслер,
Рашель.

Зимами 1836—1838 годов поэтесса, познавшая вкус и творческого, и женского успеха, подобно комете появлялась на придворных балах, маскарадах, разного рода увеселениях, сопровождаемая стоустой молвой и толпами поклонников. Не однажды Ростопчиной с ее уже серьезной литературной славой поставят в вину пристрастие к этому тщеславному мельтешению, к воспеванию мишурной бальной кутерьмы.

С искренностью, подчас неосторожной, которая всегда была отличительным качеством ее поэзии, Ростопчина признавалась:

Я женщина во всем значенье слова,
Всем женским склонностям покорна я вполне,
Я только женщина, гордиться тем готова,
Я бал люблю!.. Отдайте балы мне!

Впрочем, долго продолжаться это не могло… Ростопчина была слишком умна для того, чтобы довольствоваться ролью светской львицы. Две зимы дворцовой круговерти привели ее к отрицанию общества, когда «напрасно ищет взор сердечного привета… когда вблизи, в глазах, кругом лишь все чужие». Подруги — светские кокетки «с полсердцем лишь в груди, с полудушой». После этого прозрения из-под ее пера вышла целая череда стихотворений, где читатель, по словам литературного критика А.В. Дружинина, нашел «сильный протест против многих сторон великосветской жизни». С убийственной искренностью Ростопчина писала:

Уж надоело мне под пышным платьем бальным
Себя, как напоказ, в гостиных выставлять,
Жать руку недругам, и дурам приседать,
И скукой смертною в молчанье погребальном,
Томясь средь общества, за веером зевать.

Но ведь дело не обходилось только «скукой смертною». Одни интриги чего только стоили. Как знать, не пушкинская ли трагедия, разыгравшаяся на бальном паркете, подготовила ее собственный уход из «веселых хором»?

Тетрадь Пушкина

Федотов П.А. Портрет графини Е.П. Ростопчиной

Александр Сергеевич, которого часто видели в салоне Ростопчиной на Дворцовой набережной, в последний раз был у нее за день до дуэли. Он находился в ужасном состоянии. О том доподлинно известно от мужа Евдокии Петровны, который вспоминал, что за обедом Пушкин несколько раз выходил из-за стола мочить себе голову, до того «она у него горела». Конечно, Евдокия Петровна знала и суть этих душевных терзаний, и роль, которую сыграл тут «большой свет». А дальше случилось то, что случилось… Выстрел на Черной речке для Ростопчиной, как и для многих, стал трагедией, которая унесла какую-то важную часть собственной жизни. В своем большом стихотворении, посвященном памяти поэта, она писала, чем он был для нее: «…смесь жизни, правды, силы, света!»

А спустя год после гибели Пушкина Ростопчиной передали плотный пакет от Василия Андреевича Жуковского, сопровожденный следующей запиской: «Посылаю Вам, графиня, на память книгу... Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов... Вы дополните и докончите эту книгу его. Она теперь достигла настоящего своего назначения». Евдокия Петровна держала в руках последнюю тетрадь Пушкина — ту, в которой так горестно, так непоправимо осталось много чистых листов. Комок подступал к горлу. И казалось, это сам Александр Сергеевич за гранью земного бытия помнит о ней, верит в ее талант и подает знак об этой вере. Ростопчина была потрясена. Казалось, что всей жизни не хватит, чтобы оправдать этот по-пушкински щедрый аванс. Ее стихи, переданные Жуковскому, выражают и смятение, и восторг:

И мне, и мне сей дар! — мне, слабой, недостойной,
Мой сердца духовник пришел его вручить,
Мне песнью робкою, неопытной, нестройной
Стих чудный Пушкина велел он заменить…

А между тем «нестройные» рифмы Ростопчиной уже принесли ей прочную славу. Жуковский знал цену своему подарку и не вручил бы его без достаточных оснований. Его решение наверняка поддержали бы те, кто заучивал наизусть стихи поэтессы, все еще вынужденной скрывать свое имя. В разборе одного из номеров «Современника» в 1838 году Белинский ставит имя 27-летней поэтессы рядом с пушкинским: «... Кроме двух произведений Пушкина, можно заметить только одно, подписанное знакомыми публике буквами «Г-ня Е. Р-на»; обо всех остальных было бы слишком невеликодушно со стороны рецензента даже и упоминать». А поэт пушкинской плеяды Н.М. Языков назвал годичную стихотворную подборку одного из петербургских журналов «дрянью и прахом», исключая из этого списка лишь стихотворения Пушкина и Ростопчиной.

Ростопчина Евдокия Петровна

Было ли решение Ростопчиной бросить Петербург и уехать в деревню для творческой работы принято под впечатлением необыкновенного подарка Жуковского? Приходила ли ей мысль в голову, что и у нее должен быть свой «приют спокойствия, трудов и вдохновенья»? Или личные обстоятельства заставили ее проститься со столицей? Но той же весной 1838 года, взяв заветную пушкинскую тетрадь, Евдокия Петровна решила перебраться в село Анна, имение своего мужа.

Итак, занавес бальной залы задернут. Что ждет ее? Все прелести большого света, огни и музыка, оживление блестящей толпы вытесняются из души желанием тишины, покоя и творчества. Она уже другая, не та тоненькая Додо, не обольстительная Евдокия Петровна. Под пером почти набело ложатся на бумагу строки о счастливом воронежском «изгнанье», о благословенной деревеньке с прелестным именем Анна:

Там ум сдружился мой
С отрадой тихою спокойных размышлений…

Как действительно много в России мест, на дорогах к которым можно было бы поставить знак: «Здесь создавалась русская литература». Карабиха, Михайловское, Болдино, Красный Рог и Овстуг, Ясная Поляна, Щелыково, Мелехово и еще Бог весть сколько, немудрено называемых «селами» и когда-то отрезанных от столиц бездорожьем. Кажется, что здесь сама природа оставляла таланту только одну собеседницу — музу.

Вот и Ростопчина без малого три «аннинских» года работала усиленно и плодотворно как над стихами, так и над прозой. В 1839-м две ее повести «Чины и деньги» и «Поединок» вышли отдельной книжкой под общим названием «Очерки большого света». Их главная тема — право женщины на любовь по собственному выбору. Вся сознательная жизнь Ростопчиной доказывает, насколько эта тема оставалась для нее актуальной. Ее героини, их болезненные семейные драмы во многом явились отражением личного неблагополучия поэтессы, страстной, никогда не умиравшей в ней надежды на взаимное чувство.

Одной мольбою

Семейная жизнь Ростопчиной, по признанию Евдокии Петровны, была «лишена первого счастья — домашней теплоты». Она пыталась свыкнуться с душевным одиночеством и сознательно уходила от привязанностей, которые могли бы украсить ее жизнь. Много прекрасных строк выплеснулось на бумагу от избытка неутолимой тоски. Боюсь, боюсь!.. Я не привыкла к счастью! Всегда за радостью встречала горе я… И все-таки слишком велико было искушение почувствовать себя влюбленной и любимой. Долгий и мучительный под конец роман связывал Ростопчину с Андреем Карамзиным, младшим сыном известного историографа, добрым знакомым Пушкина и приятелем Лермонтова. Этот роман обсуждался в свете, но Ростопчина была безоглядной в своем чувстве, хотя и понимала, что у него нет будущего. От этой связи она родила двоих дочерей, которые воспитывались в Женеве и носили фамилию Андреевы. Дальнейшее подтвердило справедливость предвидения Ростопчиной «всегда за радостью встречала горе я».

Охлаждение Карамзина, а вслед за тем известие о его предстоящей женитьбе на красавице Авроре Демидовой Ростопчина восприняла с мужеством и великодушием искренне любящей женщины.

Прости, прости!.. Одной мольбою.
Одним желаньем о тебе
Я буду докучать судьбе:
Чтобы избранная тобою
Любить умела бы, как я...

Трагическая гибель Карамзина, который добровольцем ушел на Крымскую войну, потрясла Ростопчину.

Тропинин Василий Андреевич. Портрет Е.П.Ростопчиной. 1853г

В феврале 1841-го в Петербурге появился прибывший в отпуск Михаил Лермонтов. Он и выросшая девочка с Чистых прудов никогда не теряли друг друга из виду. И Лермонтов снова у Додо. Для него она не столичная знаменитость в полном расцвете женской красоты и литературной славы, а та близкая душа, которую можно найти только в юности.

И Додо, и Мишелю было о чем поговорить, на что пожаловаться и чем утешить друг друга. Они — свои. Мишель узнал, что этот год у Додо особенный: выходит первый том ее сочинений, подготовленный братом Сергеем Сушковым. Позже Михаил Юрьевич попросит свою бабушку прислать ему в Пятигорск этот томик с именем автора на обложке, именем, говорившим ему так много.

Во время следующей встречи с Додо Мишель признался ей, что его мучают тяжелые предчувствия. У Ростопчиной сжалось сердце, но она не подала вида и даже пыталась подтрунивать над мнительностью друга. Стараясь отвлечь его, она протянула Мишелю альбом — несколько строк на память. Потом под впечатлением этой встречи Додо написала стихотворение, где одна строчка звучит как заклинание: «Он вернется невредим…»

Вспоминая покидающего ее дом Лермонтова, Ростопчина писала: «Я одна из последних пожала ему руку». Думала — до встречи. Оказалось — на вечную разлуку…

Терпимость во всем

В 1847 году Ростопчиными был куплен дом на Садовой, куда граф Андрей Федорович перевез богатейшую картинную галерею, собранную его отцом. Здесь было около трех сотен картин: Рембрандт, Рубенс, Тициан, Доу... Великолепная отделка, мраморные статуи, работы итальянских мастеров, громадная библиотека — особняк на Садовой стал жемчужиной Москвы, а с 1850 года — музеем. Супруги открыли двери для всех желающих. «Толпы хлынули на Садовую, несмотря на морозы», — вспоминали старожилы.

Евдокия Петровна старалась с головой окунуться в московскую жизнь. Притягательность ее личности была огромна: «Все глаза смотрели только на нее...» Начинающие таланты всегда находили у Ростопчиной горячую поддержку. На ее «субботах» молодой драматург Александр Островский читал своего «Банкрота», так первоначально называлась пьеса «Свои люди — сочтемся».

«Что за прелесть «Банкрот»! Это наш русский «Тартюф», и он не уступит своему старшему брату в достоинстве правды, силы и энергии. Ура! У нас рождается своя театральная литература», — с восторгом пишет Ростопчина. Она щедра на похвалу. Все, что идет на пользу русскому искусству, литературе, встречается ею с горячим энтузиазмом и защищается от несправедливых нападок. «Я не понимаю вообще, как люди могут питать вражду или досаду друг на друга за то, что не все видят, чувствуют, мыслят и верят одинаково. Терпимость во всем, особенно в области искусства, — вот для меня главное и необходимое условие сближения, приязни, дружбы…»

Не только в творчестве, но и во взглядах на пути развития России, вызывавших в 1850-х годах настоящие баталии между славянофилами и западниками, Ростопчиной претили крайности и словесный экстремизм.

Последний, московский, период жизни Евдокии Петровны был заполнен интенсивной работой. Определяя свою лирику как «истинную повесть», она продолжала размышлять и признаваться, любить и разочаровываться. Ее произведения — роман в стихах, пьесы, проза — печатались практически в каждом журнале и альманахе. В 1856 году вышел в свет первый том собраний ее сочинений, предпосланный такими словами критика: «Имя графини Ростопчиной перейдет к потомству как одно из светлых явлений нашего времени... В настоящую минуту она принадлежит к числу даровитейших наших поэтов».

Между тем это был последний радующий автора отзыв. Наступали иные времена. Ростопчина не могла не чувствовать сначала снижения интереса к своему творчеству, а потом неприкрытой враждебности. В том самом «Современнике», где Ростопчина знала лучшие времена, теперь Добролюбов зло издевался над ее новым романом.

Чернышевский называл писательницу салонной ретроградкой. «Бранили меня аристократкою», — как будто не понимая в чем дело, огорчалась графиня. Она была другая. Она была плоть от плоти того века, который страстно ненавидели выпускники семинарий, века, в котором барышни из чистопрудненских усадеб говорили на пяти языках, а поэты женились на первых красавицах империи. От Ростопчиной напрасно было ждать обличений «мерзостей российской жизни», так быстро входивших в моду. Природа ее таланта являлась совершенно иной. И конец Ростопчиной как поэтессы, писательницы был предрешен.

…Летом 1857 года Ростопчины, отдыхая в своей подмосковной усадьбе Вороново, навестили соседей. За ужином домашний врач хозяев, сидевший напротив Евдокии Петровны, обратил на нее особое внимание, а по окончании вечера просил кого-нибудь из близких людей предупредить Ростопчина: «Его жена опасно больна. У нее все признаки рака».

Вероятно, и сама Евдокия Петровна предчувствовала приближение конца. Она вызвала в Вороново, чтобы сделать соответствующие распоряжения, своего дядю, писателя Николая Сушкова.

— Я умираю, — сказала она ему. — Вот скоро перееду в город, стану говеть, готовиться...

Пережив свою славу, хлебнув насмешек и хулы, Ростопчина стояла на пороге последнего акта своей житейской драмы.

В Вороново свекровь открыла католическую школу для местных девочек. Ростопчина не могла смириться с этим. Страсти накалялись. Но здесь был громадный парк, прекрасная природа вокруг — и это умиротворяло душу Евдокии Петровны. В Москве же, где она думала с помощью медицины хоть немного продлить свои дни, ей предстояло снова жить в ростопчинском доме на Старой Басманной. Жить в обстановке вечной вражды со свекровью.

Знаменитый дом на Садовой, все его дивные коллекции граф Андрей Федорович продал, движимый какой-то маниакальной страстью к финансовым операциям, неизменно кончавшимся крахом. Колоссальное отцовское состояние утекало как песок сквозь пальцы. Евдокия Петровна всегда сторонилась материальных дел. Сейчас тем более не хватало на это сил. Тютчев, навестивший больную, пришел в ужас от того, что осталось от совсем недавно сиявшей здоровьем женщины. Она, по его словам, выглядела «слабеющей и угасающей». Но дух Ростопчиной был неукротим. Разговор с ней заставлял забыть, что перед ним человек, дни которого сочтены.

Далекие планы

Тропинин Василий Андреевич. Портрет Е.П.Ростопчиной. Этюд.1853

И напоследок судьба еще раз улыбнулась Ростопчиной, подарив одну и последнюю из тех знаменательных встреч, которые особыми вехами отмечали этапы ее биографии. Евдокия Петровна, всегда дорожившая знакомством с людьми, одаренными умом, талантом и оригинальностью характера, давно переписывалась с Александром Дюма. Узнав, что писатель путешествует по России, она, не скрывая своей болезни, написала ему о том, что хотела бы повидаться. Понятно, с каким смятением писатель отправился на Басманную: свидание с умирающей — что может быть тягостнее. В его голове уже созрел план, как, не утомляя ни себя, ни бедную женщину, поскорее ретироваться. Но все пошло иначе. Через несколько минут Дюма уже был покорен, как он выражался, «очаровательною больною». Особый магнетизм Ростопчиной, не изменявший ей до конца, заставил визитера вместо нескольких минут, предписанных приличием, пробыть возле нее два часа. Время прошло в увлекательнейшем разговоре, обмене мыслями и даже, что в подобной ситуации кажется невероятным, — планами. Ростопчина обещала докончить работу над воспоминаниями о Лермонтове, о которых он просил ее. Кроме того, она решила перевести для французских читателей стихотворение Пушкина «Во глубине сибирских руд», которое, как услышал от нее Дюма, «не было и никогда не сможет быть напечатано на русском языке».

Много позже в «Русской старине» за 1882 год были опубликованы строки Дюма о Ростопчиной, «об уме этого милого, остроумного и поэтического друга одного дня, воспоминание о котором я сохраню во всю жизнь». При той встрече она покорила его. Казалось, впереди нет ни тягот, ни боли, ни небытия, а только свет и радость да голубизна августовского, еще летнего московского неба над головой.

Долго следующее письмо от Ростопчиной искало писателя-путешественника по России. Он, любуясь Кавказом, получил его уже в конце декабря 1858 года. Она прислала все, что обещала. Дюма отметил, что на французском языке Ростопчина «пишет как прозой, так и стихами не хуже наших самых прелестных женских гениев». Была еще и маленькая записка, тоже по-французски: «Когда вы получите мое письмо, я буду мертва или очень близка к смерти». Случилось первое. Ростопчина скончалась 3 декабря 1858 года, была отпета в церкви Петра и Павла, что на Басманной, и похоронена на Пятницком кладбище рядом со своим знаменитым свекром.

Говорят, в России сейчас властвует проза. Но когда вернется вкус к хорошим стихам, время Ростопчиной настанет снова.
Людмила Третьякова

Дети
От брака с Андреем Фёдоровичем Ростопчиным у Евдокии Петровны было две дочери и сын:
* Ольга Андреевна (1837-1…)
* Лидия Андреевна (1838—1915)
* Виктор Андреевич (1839—1879), граф.

Многие источники утверждают, что от внебрачной связи с Карамзиным Андреем Николаевичем она имела двух дочерей. Они носили фамилию Андреевские и воспитывались в Швейцарии. Одна из них:

* Ольга Андреевна Андреевская (Голохвастова) (1840—1897), писатель-драматург

Графиня, одна из ранних русских поэтесс, переводчица. Двоюродная сестра писательницы Елены Ган.

Потеряв в возрасте шести лет мать, Евдокия Сушкова, вместе с двумя младшими братьями, росла в Москве в семье своего деда, отца матери, Ивана Александровича Пашкова. Девочка много читала и изучила немецкий, французский, итальянский и английский языки.

В 1831 г. П. А. Вяземский, друг дома, опубликовал в альманахе «Северные Цветы» её первое стихотворение «Талисман» с подписью Д-а. В 1833 г. вступила в брак с графом Андреем Фёдоровичем Ростопчиным, богатым сыном бывшего московского главнокомандующего. В 1836 г. семья переехала в Петербург и была вхожа в высшее интеллектуальное общество столицы. Ростопчина начала подписывать свои публикации Р-а, а потом своим полным именем. В творчестве её поддерживали такие поэты, как Лермонтов, Пушкин, Жуковский. Ей посвящали свои стихотворения Огарев, Мей и Тютчев. Гостями её литературного салона бывали Жуковский, Вяземский, Гоголь, Мятлев, Плетнев, В. Ф. Одоевский и другие.

Большую часть её лирики составляли стихи о неразделенной любви. В 1839 г. издала книгу «Очерки большого света», которая была проигнорирована и читателями, и критикой. Хотя Ростопчина писала также повести и комедии, её проза не пользовалась особым успехом.

Во время поездки за границу в 1845 г. поэтесса написала балладу «Насильный брак», в которой аллегорически осудила отношения России к Польше. Николай I запретил поэтессе появляться в столице, и она до смерти императора прожила в Москве.

Ростопчина продолжала писать стихи, пьесы, переводы, но интерес к её творчеству уже спадал. В последние годы своей жизни поэтесса высмеяла различные литературные движения в России, в итоге оказавшись в изоляции.

В 1852 году опубликована повесть «Счастливая женщина».

В 1857 г. Огарёв написал Ростопчиной стихотворение.

Почти забытая публикой, после двух лет болезни, графиня Ростопчина умерла 3 декабря 1858 г. Похоронена на старом Пятницком кладбище в Москве.

Графиня Е.П. Ростопчина

Графиня Евдокия Петровна Ростопчина , урождённая Сушкова. Родилась 23 декабря 1811 г., умерла 3 декабря 1858 г., не дожив до 47 лет. Это ей Лермонтов , уезжая на Кавказ, подарил альбом, в котором написал ("Графине Ростопчиной", апрель 1841):

И мне, и мне сей дар! Мне, слабой, недостойной,
Мой сердца духовник пришёл её вручить,
Мне песнью робкою, неопытной, нестройной
Стих чудный Пушкина велел он заменить!..

Детство

Евдокия Сушкова родилась в Москве 23 декабря 1811 г. Её отцом был действительный статский советник Пётр Васильевич Сушков, матерью – Дарья Ивановна Пашкова. Мать умерла от чахотки, когда девочке не было шести лет. Поскольку отец был постоянно в разъездах по службе, её с двумя младшими братьями взял к себе дед – Иван Александрович Пашков. Детство Евдокия провела в усадьбе Пашкова на Чистых Прудах . Сейчас на её месте дома Чистопрудный бульвар, 12 и Потаповский, 7 .

Домашнее образование было поручено гувернёрам, которые как могли обучали детей истории, географии, арифметике. Из языков в программу входили русская грамматика, французский и немецкий. Конечно, полагалось уметь музицировать на фортепиано и танцевать. В доме деда была большая библиотека и Додо, так звали девочку в семье, изучив самостоятельно ещё и английский с итальянским, читала в подлиннике Гёте, Шекспира, Шиллера, Данте, Байрона. Пушкин и Жуковский были её кумирами. Кроме библиотеки был заросший сад, рядом Башня Меньшикова с чудными закатами. Здесь проходило детство Додо ("Молодой месяц", 1829 г.):

Если учесть, что мать отца перевела "Потерянный рай" Мильтона, его брат – Николай Васильевич Сушков – был поэтом и драматургом, а он сам писал на досуге стихи, то ничего удивительного в том, что Додо уже в 12 лет начала писать стихи. Она показывала их ученику Благородного пансиона Лермонтову , студенту университета Н. Огарёву, читала в салоне дяди Николая Васильевича Сушкова в Старопименовском переулке. Через много лет Огарёв написал об этом времени:

Выход в свет. Первая публикация

В восемнадцать лет Додо вывезли в свет. Живая и остроумная она имела успех. К тому же, в списках ходили её стихотворения, которые привлекали своей музыкальностью и простосердечием. Случалось, она сама читала в салоне свои стихи или пьесы, и слушатели не скучали. На всю жизнь ей запомнился Новый 1831 год в Благородном собрании , где Лермонтов преподнёс в подарок мадригал "Додо ".

Её первое стихотворение "Талисман" появилось в альманахе "Северные цветы" в 1831 г. По одним источникам Пётр Вяземский – знакомый Сушковых – взял у Додо черновик. По другим – он на свой страх и риск просто переписал стихотворение из её тетради. От Вяземского "Талисман" попал к редактору альманаха "Северные цветы" Дельвигу , который его и опубликовал. Вместо фамилии значилось Д...а...

Печатать стихи барышне её круга было не к лицу. О публикации в семействе Пашковых узнали, и поэтессе "крепко досталось".

Теперь графиня Ростопчина

О своей сестре Сергей Сушков писал: "Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы чёрные… выражение лица чрезвычайно оживлённое, подвижное, часто поэтически-вдохновенное, добродушное и приветливое…" И ещё: "Одарённая щедро от природы поэтическим воображением, весёлым остроумием, необыкновенной памятью, при обширной начитанности на пяти языках, замечательным даром блестящего разговора и простосердечною прямотою характера при полном отсутствии хитрости и притворства, она естественно нравилась всем людям интеллигентным". Ею был увлечен князь Александр Голицын. Она отвечала взаимностью. Может, он и был "Талисманом". Но её родня браку воспротивилась.

Среди поклонников Додо был граф Андрей Ростопчин. Он был красноречив, остроумен, обладал чувством юмора. В общем, Додо он понравился. Но не более того. К тому же, у Андрея Ростопчина была неважная репутация гвардейского "шалуна" и кутилы. Предложение выйти за него замуж Додо отклонила ("Разговор во время мазурки", 1837 г.):

Родня негодовала: отказать из-за капризов жениху, в знатности и богатстве с которым мало кто мог сравниться было непростительно. Додо понимала, что от неё не отстанут, замуж выйти придётся (и ещё неизвестно за кого), а если нет большой любви, то на нормальные отношения в семье надеяться можно. Да и мысль стать знатной богатой графиней Ростопчиной едва ли не приходила в голову Додо.

На второе предложение Андрея Ростопчина, которого теперь ждали с нетерпением и страхом, что оно не последует, Додо ответила согласием. Накануне свадьбы выяснилось, что жениху не 30 лет, как все думали, а всего 19. Додо оказалась старше своего жениха. Но даже это обстоятельство уже ничего не изменило. Свадьба состоялась 28 мая 1833 г. Сначала молодые поселились в особняке Ростопчиных на Б. Лубянке, 14 . Потом уехали в имение и вернулись к зиме.

Брак вызвал много пересудов. Всем было известно, что Додо не дали выйти замуж за Александра Голицына. Андрей Ростопчин тоже пытался жениться, но против его выбора была мать. Сказалась и зависть: "уплыл" такой завидный жених. Для многих это был скоропалительный брак по расчету. Он и был таким.

Через много лет Ростопчина написала, что "она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности, – уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу". Многие источники утверждают, что брак был неудачным, и что причиной этого был Андрей Ростопчин, которого интересовали только кутежи, карты и лошади. Так ли это?

Петербург, осень 1836 г.

Осенью 1836 г. Ростопчины приезжают в Петербург в дом на Дворцовой набережной. Она принимает в своем доме весь свет столицы. Сама она – желанная гостья в кабинетах-гостиных В.А. Жуковского и В.Ф. Одоевского, во "фрейлинской келье" А.О. Смирновой-Россет. Она принята в салоне В.А. Соллогуба, куда допускались только мужчины. Для неё было сделано редкое исключение. Её с радостью встречали в доме Карамзиных. С одной стороны литературное творчество и салоны, с другой – светская жизнь. Муж живет сам и не мешает жить ей. Евдокия Ростопчина – в зените славы и блеска.

Все это могло продолжаться и дальше, если бы не мать мужа. Она была против брака сына (в который раз) и теперь начала упрекать Додо в неспособности родить ребенка. Андрея Ростопчина эти разговоры раздражали, а поскольку он не был согласен с матерью в части причины отсутствия ребёнка, то намекнул Додо, что неплохо бы попытать счастья на стороне.

Случай представился. Додо серьёзно увлеклась Андреем Карамзиным, сыном историка Николая Карамзина. Об этом говорит целый цикл стихов, посвящённый Андрею Карамзину. Вскоре Додо почувствовала, что станет матерью. Новость была устрашающей: как к этому отнесётся муж. Одно дело слова, другое дело... Но Андрей Ростопчин обрадовался известию. Его озаботило только одно – светские сплетни. Как Додо ни скрывала свой роман, о нём знали. Ростопчин был уверен, что его положение и богатство заткнут рот любому сплетнику, да и сам он был не робкого десятка, но как человек разумный, не хотел создавать лишние проблемы.

Село Анна

Весной 1938 г. Ростопчин увёз Додо в воронежское имение, где вскоре появилась на свет первая дочь Ольга. Ребёнок требовал времени, пребывание затянулось. При первой возможности Додо уехала в Петербург. Опять начались свидания с Андреем Карамзиным. И через месяц Додо опять... На этот раз Андрей Ростопчин не просто обрадовался, но развеселился. Додо вновь пришлось уехать в село Анна , из которого она так рвалась в Петербург. Вторую дочь назвали Лидией. Андрей Ростопчин считал дочерей своими, хотя знал о похождениях жены. После рождения второй дочери Додо, не уезжая из села, родила сына, которого назвали Виктором. На этот раз отцом был Ростопчин. Но пришло время возвращаться в Петербург:

Есть длинный, скучный, трудный путь... К горам ведёт он, в край далёкий; Там сердцу в скорби одинокой Нет где пристать, где отдохнуть! Там к жизни дикой, к жизни странной Поэт наш должен привыкать, И песнь и думу забывать Под шум войны, в тревоге бранной! Там блеск штыков и звук мечей Ему заменят вдохновенье, Любви и света обольщенья И мирный круг его друзей. Ему – поклоннику живому И богомольцу красоты – Там нет кумира для мечты, В отраду сердцу молодому!..

Ни женский взор, ни женский ум Его лелеять там не станут; Без счастья дни его увянут... Он будет мрачен и угрюм! Стихотворение "Она всё думает" Ростопчина написала в ноябре 1842 г. "Она всё думает!" – так говорят о мне, – И важной мудрости, приличной седине, Хотят от головы моей черноволосой... "Она всё думает!" – Неправда! Разум мой Не увлекается мышления тщетой, Не углубляется в всемирные вопросы. Нет, я не думаю, – мечтаю!.. Жизнь моя, Заботы, помыслы тревожные тая, Для беспристрастных дум досуга не имеет. В слезах ли... в радости ль... собою занята, Я знаю лишь себя,– и верная мечта Лишь сердцу милое ласкает и лелеет. Нет, я не думаю! Я грежу наяву, Воспоминаньями, догадками живу, О завтра, о вчера в бессменном попеченьи, Пока, волнуяся, душа моя кипит, Пока надежда мне так сладко говорит, Я думать не хочу!.. Зачем мне размышленья?.. Что дума? – Суд... расчёт... внимательный разбор Того, что чуждо нам... духовный, вещий взор... Крыло, влекущее в пространство разум смелый... Придёт для дум пора в разуверенья дни, Когда рассеются как прах мечты мои Пред строгой правдою, пред хладом жизни зрелой!.. Стихотворение "Ссора" Ростопчина написала в Петербурге 10 марта 1838 г. Всё кончено навеки между нами... И врозь сердца, и врозь шаги... Хоть оба любим мы, но, встретившись друзьями, Мы разошлися, как враги! Он наступил, тот вечер долгожданный, Пробил свиданья краткий час, Столь страшный мне и вместе столь желанный, Который свёл и сблизил нас. Мы встретились средь залы освещённой, Где свет в свои сто глаз глядел; Жизнь замерла в груди моей стеснённой, От страха голос онемел... Недаром страх!.. Заранее я знала, Что с ним должна я иль молчать, Иль изменить себе!.. Зараней приучала Язык, лицо и сердце лгать. Он подошёл, он протянул мне руку... Своей руки я не дала... Я с ним была, скрывая сердца муку, И холодна, и весела. Он говорил всё о любви возможной, О счастье в связи двух сердец; Он говорил так сладко, так тревожно, Что я смутилась наконец. И кто б, ему внимая, не смутился? Он ждал ответа моего: Он на меня смотрел, он ближе наклонился, – Я отвернулась от него! Я шуткою ответила небрежной... Он встал... во взорах гнев пылал... В душе, в груди моей был плач и стон мятежный... Он ничего не угадал! Он не видал, как сердце билось больно Под платьем дымковым моим, Он не слыхал страданья вопль невольный Под женским смехом заказным! Не понял он, как страстно, как безумно, Как искренно любила я! Он отошёл!.. А бал кружился шумный И бесновался вкруг меня! Верна себе, не выдала я тайны Любви запретной, но святой, – Меня кокеткой он зовёт необычайной, Считает куклою пустой. Всё кончено навеки между нами! И врозь сердца, и врозь шаги! Всё кончено навек!.. Мы встретились друзьями,. На праздновании Нового 1831 года юный

Ровное пламя свечи,

ночь, тишина и покой.

О, не молчи, не молчи, -

тайну свою приоткрой.

О. Харламова

7 декабря на Басманной, у церкви Святых Петра и Павла, толпился народ. Церковь была полна молящихся: совершался обряд отпевания усопшей графини Е. П. Ростопчиной. Она скончалась 3 декабря, после долгой мучительной болезни, на 47-м году от роду. Тело ее предано земле за Троицкой заставою на Пятницком кладбище, возле праха свекра ее - знаменитого градоначальника Москвы в 1812 году.

Н. В. Путята. 07.12.1858. Москва

Кто знал графиню Ростопчину, знал ее близко, не мог не восхищаться этой умной, образованной, талантливой, откровенной и общительной личностью, которая промелькнула, как метеор, в нашем обществе и о которой современное поколение знает лишь по одним слухам, не имеющим ничего общего с ее литературной деятельностью.

А. В. Старчевский. Биография Ростопчиной. 1870-е

Даже в самых незначительных стихотворениях графини смело проглядывает личность. Имя Ростопчиной перейдет к потомству как одно из светлых явлений нашего времени. В настоящую минуту она принадлежит к числу даровитейших наших поэтов.

А. В. Дружинин. Рецензия на книгу: «Стихотворения графини Е. Ростопчиной». 1856

…Где оно, это старое, гармоническое, поэтическое время?..

А я хочу пробудить в вас давно уснувшее эхо бывалых мелодий, они опоят вас вашими собственными воспоминаниями, так часто шедшими об руку с моими!.. Наши общие друзья воскреснут перед вами… все оживет, заговорит, запоет дивную, страстную, животворную песнь старины.

Е. П. Ростопчина - В. Ф. Одоевскому. 04.11.1858

Воскресло в памяти унылой

То время светлое, когда

Вы жили барышнею милой

В Москве, у Чистого пруда…

В те дни, когда неугомонно

Искало сердце жарких слов,

Вы мне вручили благосклонно

Тетрадь заветную стихов…

Н.П. Огарев. «Отступнице» (посвящено гр. Р-ой), 1857

Н. П. Огарев познакомился с моею сестрою, когда она была девочкою 14-ти лет, а он еще учился в Московском университете…

Она была одарена от природы отличными умственными способностями, необыкновенною памятью, большою любознательностью, страстною любовью к поэзии и литературе.

С. П. Сушков. 1890

Да, тогда выучивали наизусть Расина, Жуковского, то поколение мечтательниц дало нам Татьяну, восхитительную Татьяну Пушкина, милый, благородный, прелестный тип девушки тогдашнего времени…

Книги заменяли ей воспитателей, она окружила себя гениями и мыслителями всех веков и народов…

Конечно, от этого переселения в мир идеальный и письменный она удалилась понятиями и чувствами от действительности, предавалась мечтательности и восторженности, но это самое придавало особенную прелесть ее словам, ее обращению; она говорила как другие пишут.

Из романа Е. П. Ростопчиной «Счастливая Женщина». 1852

Евдокия Петровна начала писать стихи скрытно от родных.

В прозаически житейском семействе Пашковых, где она воспитывалась, никто не занимался литературою.

С. П. Сушков. 1888

…Князь Петр Андреевич Вяземский, посещавший семейство Пашковых, познакомился с стихами Евдокии Петровны под названием «Талисман», списал их и без ее согласия напечатал в петербургском альманахе «Северные цветы» на 1831 г. …бедной поэтессе крепко досталось в семействе Пашковых за ее лирическое увлечение - все находили, что для благородной светской барышни неприлично заниматься сочинительством, а печатать свои произведения уже совершенно постыдно!.. Евдокия Петровна более не рисковала отдавать своих стихов в печать до самого времени своего замужества, хотя писала их довольно много…

С. П. Сушков. 1890

Есть талисман священный у меня.

Храню его: в нем сердца все именье,

В нем цель надежд, в нем узел бытия,

Грядущего залог, дней прошлых упоенье.

Он не браслет с таинственным замком,

Он не кольцо с заветными словами,

Он не письмо с признаньем и мольбами,

Не милым именем исполненный альбом,

И не перо из белого султана,

И не портрет под крышею двойной…

Но не назвать вам талисмана,

Не отгадать вам тайны роковой.

Мне талисман дороже упованья,

Я за него отдам и жизнь, и кровь:

Мой талисман - воспоминанье

И неизменная любовь!

Е. Ростопчина. «Талисман». 1830. Москва

Она обладала редкою, замечательною легкостью сочинять стихи.

Я бывал иногда свидетелем, во время наших поездок с нею вдвоем между Москвою и селом Вороновым, где Ростопчины всегда проводили лето, как она, прислонясь головою в угол кареты и устремив взор в пространство, начинала сочинять стихи, а вечером или же на другой день прямо записывала их.

С. П. Сушков. 1890

Звенит, гудит, дробится мелкой трелью

Валдайский колокольчик удалой…

В нем слышится призыв родной -

Какое-то разгульное веселье

С безумной, безотчетною тоской…

Звенит, гудит, как будто бьет тревогу,

Чтоб мысль завлечь и сердце соблазнить!..

И скучно стало сиднем жить,

И хочется куда-нибудь в дорогу,

И хочется к кому-нибудь спешить!..

Е. Ростопчина… «Колокольчик». 27. 08.1853. Вороново

Дайте крылья мне перелетные,

Дайте волю мне, волю сладкую!

Полечу в страну чужеземную

К другу милому я украдкою!..

В воду кану я, в пламя брошусь я!

Одолею все, чтоб узреть его,

Отдохну при нем от кручины злой,

Расцвету душой от любви его!..

Е. Ростопчина. «Простонародная песня». 1831

С 1835 года почти во всех периодических изданиях начали появляться стихотворения, отмеченные таинственною подписью «Гр-ня Е. Р-на»… Но поэтическое «инкогнито» недолго оставалось тайною, и все читатели таинственные буквы выговаривали определенными и ясными словами: «Графиня Е. Ростопчина»…

Главная причина неудачного литературного инкогнито графини Ростопчиной заключалась в поэтической прелести и высоком таланте, которыми запечатлены ее прекрасные стихотворения… Муза графини Ростопчиной не чужда поэтических вдохновений, дышащих не одним умом, но и глубоким чувством.

Между тем вся поэзия графини Ростопчиной, так сказать, прикована к балу…

Поэзия - женщина: она не любит являться каждый день в одном уборе; напротив, она каждый час любит являться новою; всегда быть разнообразною - это жизнь ее; а все балы наши так похожи один на другой, что поэзия не пошлет туда даже и своей камеристки, не только не пойдет сама.

В. Г. Белинский. Рецензия на книгу: «Стихотворения графини Е. Ростопчиной». Отечественные записки, № 9, 1841

О! Пусть сокроются навек мои мечты,

Мое пристрастие и к обществу, и к свету

От вас, гонители невинной суеты!

Неумолимые, вы женщине-поэту

Велите мыслию и вдохновеньем жить…

Все нам врожденное надменно истребить…

А я, я женщина во всем значенье слова,

Всем женским склонностям покорна я вполне;

Я только женщина, - гордиться тем готова,

Я бал люблю!.. Отдайте балы мне!

Е. Ростопчина. «Искушение». 1839

На бале у московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, в первую зиму ее восемнадцатилетия и выезда в свет, произошло знакомство с Пушкиным.

Гордясь кавалером и об руку с ним,

Вмешалась я в танцы… и счастьем моим

В тот вечер прекрасный весь мир озлащался.

Он с нежным приветом ко мне обращался,

Он дум моих тайну разведать желал…

Ему рассказала молва городская,

Что душу небесною пищей питая,

Поэзии чары постигла и я, -

И он с любопытством смотрел на меня…

И каждое слово его, каждый взгляд

В мечтах моих светлою точкой горят!..

Е. Ростопчина. «Две встречи». 1839

Пушкин так заинтересовался пылкими и восторженными излияниями юной собеседницы, что провел с нею большую часть вечера и после того тотчас познакомился с семейством Пашковых.

С. П. Сушков. 1890

…После двух стихотворений Пушкина замечательны только следующие: «Тайные думы» гр-ни Е. Р-ной…

В. Г. Белинский. Литературная хроника. Современник, т. 9. 1838

За день до своего смертельного поединка Пушкин обедал у графини и, как рассказывал ее муж граф А.Ф. Ростопчин, неоднократно убегал из гостиной мочить себе голову: до того она у него горела.

П. Бартенев. 1905

Посылаю вам, графиня, на память книгу, которая может иметь для вас некоторую цену. Она принадлежала Пушкину; он приготовил ее для новых своих стихов и не успел написать ни одного; мне она досталась из рук смерти. Вы дополните и докончите эту книгу его.

В. А. Жуковский - Е. П. Ростопчиной… 25.04.1838

ЧЕРНОВАЯ КНИГА ПУШКИНА

Василию Андреевичу Жуковскому

Смотрю с волнением, с тоскою умиленной

На книгу-сироту, на белые листы,

Куда усопший наш рукою вдохновенной

Сбирался вписывать и песни и мечты…

Е. П. Ростопчина… Апрель, 1838

Не без умысла наш старейший мастер, учитель и друг Пушкина, вручил его черновую книгу автору этих стихотворений.

С. П. Шевырев. Рецензия на книгу: «Стихотворения графини Е. Ростопчиной». 1841

В ее слоге, безыскусственном и созданном самою природою вещей, незаметно ни малейшего подражания. Она скорее пожертвует блеском, нежели верностию и собственностию выражения.

П. А. Плетнев. О стихотворениях графини Е. П. Ростопчиной. Современник, т. 18. 1838

Есть матери любовь: она хранит и греет,

И нежно бережет, и ласками щедра…

Есть сестрина любовь: она и состраданье

И соучастие на поприще земном…

…И есть еще любовь… Но та!.. Где выраженья,

Где краски и слова, чтоб высказать ее?..

Чтоб передать вполне и цель и назначенье

Той страсти, той любви?.. Лишь ею бытие

И мир озарены!.. Она горит и блещет;

Всю душу женскую, весь тайный сердца жар

Блаженству милого она приносит в дар,

И им одним живет, и им одним трепещет!

Она бесценный перл, она душистый цвет,

И ей меж радостей земных подобной нет!..

Е. Ростопчина. «Три любви». 1840

Тряхнул я стариной - и поехал к Карамзиным. Там нашлось все, что есть прелестнейшего у нас: Смирнова, Ростопчина и проч. Лермонтов был тоже. Он приехал в отпуск с Кавказа. После чаю молодежь играла в горелки, а потом пустилась в танцы.

П. А. Плетнев - Я. К. Гроту. 28.11. 1841

…Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром и вечером.

Три месяца, проведенные тогда Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни. Отлично принятый в свете, любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какие-нибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером.

Е. П. Ростопчина - Александру Дюма. 27.08.1858. Москва.

Из посвящения, написанного в альбом:

ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ

Я верю: под одной звездою

Мы с вами были рождены.

Мы шли дорогою одною,

Нас обманули те же сны…

Так две волны несутся дружно

Случайной, вольною четой

В пустыне моря голубой:

Их гонит вместе ветер южный;

Но их разрознит где-нибудь

Утеса каменная грудь…

М. Ю. Лермонтов. Апрель 1841

Этот альбом был мне подарен М. Ю. Лермонтовым пред отъездом его на Кавказ, стало быть, перед его смертью.

Е. П. Ростопчина. Примечание к стихотворению «Пустой альбом».

Когда-то в юности Лермонтов посвятил Евдокии Петровне, тогда еще Додо Сушковой, стихотворение «Додо»:

Умеешь ты сердца тревожить,

Толпу очей остановить,

Улыбкой гордой уничтожить,

Улыбкой нежной оживить…

Как в Талисмане стих небрежный,

Как над пучиною мятежной

Свободный парус челнока,

Ты беззаботна и легка…

Ю. Лермонтов. Конец декабря 1831. Москва

Евдокия Петровна далеко не была красавицею в общепринятом значении этого выражения. Она имела черты правильные и тонкие, смугловатый цвет лица, прекрасные и выразительные карие глаза, волосы черные, рост ее был средний, стан не отличался стройностью форм. Она никогда не поражала своею красотою, она естественно нравилась всем людям интеллигентным…

С. П. Сушков. 1888

В начале 1833 года Евдокия Петровна вышла замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина. Сначала она не соглашалась принять его предложения, но после поддалась общему влиянию и напору со стороны родных.

С. П. Сушков. 1890

Кузина, за неделю до решения своей судьбы, писала мне и с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому.

Е. А. Сушкова. 1851

И страхом и тоской дрожит…

«Тщетно смотришь ты в два зеркала

И на картах ворожишь,

Тщетно ходишь по обителям,

И постишься, и грустишь.

Нет, не скоро сны исполнятся,

Сны заветные твои,

И сменятся думы черные

Сладким трепетом любви!..

Но храни в душе терпение,

Верь и жди… Люби и пой!

Знай, есть в небе провидение,

Здесь есть друг… и мир с тобой!»

Наша Сушкова помолвлена за молодого графа Ростопчина.

Говорят, что от этой свадьбы все московские рвут и мечут; Сушкова совсем обворожила старуху Ростопчину, которая сначала не хотела дать согласия и призвала ее к себе, чтобы представить ей все опасности этого брака, основанные на молодости, на шалостях, на непостоянстве сына.

Но не робкую душу вложил Бог в Сушкову: она отвечала, что грядет на вольную смерть.

И наконец так понравилась будущей теще, что та говорит, что не могла никогда угадать лучшего счастия для сына.

П. А. Вяземский - А. И. Тургеневу. 10.05.1833

Венчание происходило в церкви Введения на Лубянке.

С. П. Сушков. 1890

Она вошла в мужнин дом без заблуждений, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности, - уже не мечтая о любви, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу.

Из романа Е. П. Ростопчиной «Счастливая женщина». 1852

Осенью 1836 года молодые супруги приехали пожить в Петербурге. В моей памяти сохранились неизгладимые воспоминания о происходивших нередко у Ростопчиных обедах, на которые собирались Жуковский, Пушкин, князь Вяземский, князь Одоевский, Плетнев… Все эти наши литературные знаменитости относились с искренним, теплым сочувствием и лестными похвалами к молодой талантливой писательнице.

С. П. Сушков. 1890

Я накануне получил приглашение обедать у Ростопчиной. Кроме ее братьев, там никого не было. Она мне читала много новых стихов из рукописной книги своей - и я, признаюсь, поражен был, как часто ее стихи доходят до истинной, глубокой поэзии.

И. А. Плетнев - Я. К. Гроту. 10.12.1840

Ростопчина точно перешибла многих и многих нашу братью, русских стихотворцев.

П. М. Языков - А. М. Языкову. 22.11.1843

Вообще нежная прелесть чувств у ней везде поддерживается и облагораживается крепостию мысли.

А каковы вам кажутся стихи?

Таких благородных, гармонических, легких и живых стихов вообще немного в нашей современной литературе, а в женской - это решительно лучшие стихи из всех, какие когда-либо выпархивали на бумагу из-под милых дамских пальчиков.

А. В. Никитенко. Рецензия на книгу «Стихотворения графини Е. Ростопчиной». 1841

В них за развитием мечты певца следить,

То соглашаться с ним, то разбирать, судить

И отрицать его!..

Но женские стихи особенной усладой

Мне привлекательны; но каждый женский стих

Волнует сердце мне, и в море дум моих

Он отражается тоскою и отрадой…

Да, женская душа должна в тени светиться,

Как в урне мраморной лампады скрытый луч,

Как в сумерки луна сквозь оболочку туч,

И, согревая жизнь, незримая, теплиться.

Е. Ростопчина. «Как должны писать женщины». 1840

Весною 1845 года все семейство Ростопчиных отправилось за границу, где оставалось более двух лет.

С. П. Сушков. 1890

Ехали в дормезе [дорожном экипаже]…За дормезом следовала громадная шестиместная карета. Объехали Германию, Италию, Швейцарию, Францию, проведя одну зиму в Риме и две в Париже.

Л. А. Ростопчина. 1904

Ни обаяние первого путешествия, ни прелесть всего виденного не могут истребить в душе моей мысли о России.

Е. П. Ростопчина - Ф. В. Булгарину. 26.08.1846

«Неси меня, - взывала я тогда, -

К любимым берегам под небеса родные!»

Е. Ростопчина. «Молитва Ангелу-Хранителю». 1840

Дорогой, ночью, любо мне

Проехать город неизвестный

И при таинственной луне

Окинуть взглядом вид окрестный,

Дома с их кровлею смешной,

С убранством странным, запоздалым,

И церкви с маковкой златой,

В богатстве, ныне обветшалом,

И хаты низкие мещан

Архитектуры произвольной,

Где русской лени Богом дан

Насущный хлеб да сон привольный…

Е. Ростопчина. «Огонь в светлице». 1840

В Москву, в Москву! В тот город,

столь знакомый,

Где родилась, где вырастала я;

Откуда ум, надеждою влекомый,

Рвался вперед, навстречу бытия,

Где я постичь, где я узнать старалась

Земную жизнь; где с собственной душой

Свыкалась я; где сердце развивалось,

Где слезы первые пролиты были мной!..

Теперь в Москву! Могилам незабвенным

Свой долг отдать, усопших помянуть

И о живых, по взморьям отдаленным

Разметанным, подумать и вздохнуть.

И Бог то весть! - быть может, невзначайно

Судьба и там порадует меня,

И счастлива свершеньем думы тайной,

На родине родное встречу я!

Е. Ростопчина. «В Москву!». 1840

Ростопчины, по возвращении из-за границы, рассчитывают поселиться в Москве прочно, купили дом.

В. Берг. 1883

Из посвящения:

В АЛЬБОМ

(Гр. Е. П. Ростопчиной)

Я не хочу для новоселья

Желать вам нового веселья

И всех известных вам обнов,

Когда-то сшитых от безделья

Из красных слов…

Пусть вера старая основой

Надежде старой будет вновь,

И, перезрев в беде суровой,

Пускай войдет к вам гостьей новой

Одна любовь.

Л. А. Мей. Москва. 1856

Из посвящения:

ГРАФИНЕ Е. П. РОСТОПЧИНОЙ

(в ответ на ее письмо)

И вот, я чую, надо мною,

Не наяву и не во сне,

Как бы повеяло весною,

То лирный звук, то женский вздох…

Ф. И. Тютчев. 1850

А вздохи были. Были и невидимые миру слезы.

Ростопчина (мы обедали с ее мужем втроем) после обеда долго и искренно толковала со мною о себе вдвоем. Она жалуется, что ее жизнь лишена первого счастия - домашней теплоты. Она говорит, что сердце ее вовсе не создано к той жизни, какую принуждена вести теперь, и беспрестанно твердила стих Татьяны:

…Отдать бы рада

Всю эту ветошь маскарада…

П. А. Плетнев - Я. К. Гроту. 21. 10.1844

Екатерине Андреевне Карамзиной

Когда, насытившись весельем шумным света,

Я жизнью умственной вполне хочу пожить

И просится душа, мечтою разогрета,

Среди душ родственных свободно погостить, -

К приюту тихому беседы просвещенной,

К жилищу светлых дум дорогу знаю я,

И радостно спешу к семье благословенной,

Где дружеский прием радушно ждет меня.

Там говорят и думают по-русски,

Там чувством родины проникнуты сердца;

Там чинность модная своею цепью узкой

Не душит, не теснит…

… в нас сердце оживает,

За круговым столом, у яркого огня

Хлад зимний, светский хлад оно позабывает

И, умиленное, внезапно постигает

Поэзию домашнего житья.

Е. Ростопчина. «Где мне хорошо». 1838

Жизнь украшается только радостями, а поэзия украшает и тяжелые истины жизни.

Б.Н. Алмазов. 1851

(для Елизаветы Петровны Пашковой)

Когда б он знал, как страстно и как нежно

Он, мой кумир, рабой своей любим…

Когда б он знал, что в грусти безнадежной

Увяну я, непонятая им!..

Когда б он знал… в душе его убитой

Любви бы вновь язык заговорил,

И юности восторг полузабытый

Его бы вновь согрел и оживил!

И я тогда, счастливица!.. любима…

Любима им была бы, может быть!

Надежда льстит тоске неутолимой;

Не любит он… а мог бы полюбить!

Е. Ростопчина. «Когда б он знал!». 1830

Дело было о масленой (1849 год). Погодин звал разных своих знакомых «на блины». Островский обещал приехать и читать свою «новую комедию». В числе приглашенных были: Гоголь, Хомяков, актер Щепкин, некоторая часть молодой редакции «Московитянина», Ростопчина…

Графиня приехала (как кто-то сейчас же заметил: в одиночных санях в одну лошадь), одета она была очень просто. Все уселись на самой невзыскательной мебели хозяйского кабинета, иным пришлось лепиться на подоконниках или даже просто стоять. Островский поместился в левом углу, у окон, и едва начал читать, как не видимо и не слышно ни для кого подкрался коридором Гоголь и стал в дверях, прислонившись правым плечом к притолоке, и так оставался во все время чтения.

Пьеса произвела сильное впечатление. Все акты были выслушаны с самым полным вниманием, без одобрений, в мертвой тишине… Графиня говорила с автором более чем с кем-нибудь и просила его бывать у нее по субботам вечером. Такие же приглашения получили еще несколько лиц, так возникли «субботы Ростопчиной»…

Н. В. Берг. 1883

Всего памятнее была для меня дружба с Гоголем, недолгая - в последний год его жизни, когда он стал часто бывать у меня, шутить, показывать, что ему приятно мое всепреданное уважение, он сам говорил мне с удовольствием о приготовленных им новинках, а вы знаете, как это редко с ним случалось.

Е. П. Ростопчина - В. А. Жуковскому. Москва. 13. 03. 1852

Теперь всех занимает одно: это - горестное известие о кончине Гоголя.

П. А. Плетнев - Я. К. Гроту. 08.03.1852

Да Гоголь-то, что он сам, как не сильнейший из поэтов?

Е. П. Ростопчина - М. П. Погодину. 23.05.1852

Привыкши с малолетства к короткости Пушкина, Баратынского, Вяземского, Жуковского, потом к братским отношениям с Лермонтовым, я не могу не питать горячего участия ко всем, кто идут по той же дороге: то есть вдохновения и таланта.

Е. П. Ростопчина - А. Н. Майкову. 14.11.1856

Не нужно ничего поэту -

Ни лент, ни места, ни крестов;

Поэт за благостыню эту

Вам не продаст своих стихов!..

Е. Ростопчина. «От поэта к царям». 1856

О! Горе, горе поколеньям,

Меж коих золото кумир!..

Где все наперерыв стремится

Блеснуть и нашуметь собой,

Скорей на счет других нажиться, -

Хоть бы нечестною рукой!

Бог им судья!.. Но их путями

Мы - добровольные слепцы -

Зачем, куда идем мы - сами

Своей погибели творцы?..

Гордясь мишурной обстановкой,

Избегнем ли судьбы угроз?

Или под штофной драпировкой

Поменьше льется женских слез?..

Е. Ростопчина. «Русским женщинам». 1856

В наше смутно-противное время, право, не до поэзии, особенно не до женской.

Писательница-то я - может быть, но прежде всего я женщина, и хочу, чтобы меня немного понимали, немного уважали и, если можно, много любили!.. А наши литераторы люди не светские, не любящие ни русского слова, ни русского характера, ни русского человека…

И у нас бывали люди, когда было кому их образовать, когда были открыты дома Муравьева, Карамзина, кн. Волконской, а теперь - где свет, где теплота, где духовная жизнь - наши дамы играют в преферанс, злословят, сплетничают между собой.

Е. П. Ростопчина - М. П. Погодину. 1853

Суббот у меня уже нет, одни уехали, иные пьют, и все между собою в ссоре.

Иду себе прямо, своею дорогою и, вследствие моей близорукости, не вижу, не замечаю кислых физиономий: мне до них дела нет! Я - я!! Кто меня любит и жалеет - тому спасибо, кто бранится - тем - более чем презренье: невниманье!

Е. П. Ростопчина - Погодину. Москва.1851

Без горечи, без ропота, без гнева

Смотрю на жизнь, на мир и на людей…

Зато и справа слышатся и слева

Анафемы над головой моей!..

Е. Ростопчина. «Моим критикам». 1856

Разделяю ваше мнение о «мерзости запустения» в полях словесности. Плохие подражатели Пушкина, бездарные писаки - подражатели французских романистов - так надоели публике, что она уже не верит возможности увидеть вновь поэта или писателя, достойного.

Е. П. Ростопчина - М. П.Погодину. 1848

Вы помните, когда я приехала сюда, я не имела никакого понятия о кружках, партиях, приходах - я просто открывала и душу и объятия всем делателям и двигателям на поприще родного слова. Хомяков вооружил против меня Аксаковых и всю братию - те провозгласили меня западницею и начали преследовать. Западники же, настроенные Павловыми, куда я не поехала на поклон, бранили меня аристократкою.

Е. П. Ростопчина - М. П. Погодину. 1856

…Вы думали - своею славой

Гордится женщина-поэт,

И горькой, гибельной отравы

В ее блестящей чаше нет?

Вы думали, что стих мой страстный

Легко, шутя достался мне

И что не куплен он в борьбе,

Борьбе мучительной, ужасной?

Е. Ростопчина. «Моим двум приятельницам». 1848

Я не понимаю вообще, как люди могут питать вражду или досаду друг на друга за то, что не все видят, чувствуют, мыслят и верят одинаково. Терпимость во всем, особенно в области искусства, - вот для меня главное и необходимое условие сближения, приязни, дружбы.

Е. П. Ростопчина - Ф. А. Кони. Вороново. 28.05.1854

Вы знаете, что меня и други и недруги упрекают в идилличности, в незрелости, в непонимании жизни и людей, наконец в искренности. Дайте мне голос правды в этой тревоге ума и сердца, слишком сильной для женской слабости!

Е. П. Ростопчина - А. В. Дружинину. 23.04. 1854

ГРАФИНЕ РОСТОПЧИНОЙ

О, в эти дни - дни роковые,

Дни испытаний и утрат -

Отраден будь для ней возврат

В места, душе ее родные!

Пусть добрый, благосклонный гений

Скорей ведет навстречу к ней

И горсть живых еще друзей,

И столько милых, милых теней!

Ф. И. Тютчев. 16.10. 1855

Я хочу бросить писать и сломать свое перо; цель, для которой писалось, мечталось, думалось и жилось, - эта цель больше не существует; некому теперь разгадывать мои стихи и мою прозу и подмечать, какое чувство или воспоминанье в них отражено!.. Что свету до моих сочинений и мне до его мнений и вкуса? Что он мне, что я ему?

Е. П. Ростопчина - А. В. Дружинину. 28.10. 1854

Что лучше: разуму спокойно повинуясь,

Судить, как судит свет, все взвешивать, ценить;

С условным мнением небрежно согласуясь,

Жизнь, сердце и судьбу расчету подчинить?

Е. Ростопчина. «Что лучше?». 1841

Тоска меня одолевает, когда посмотрю на жизнь свою и на все, чего она не дала, чего во мне не утолила, что даром погубила и что отняла без возврата…

Е.П. Ростопчина - Ю. Н. Бартеневу. Вороново. 02. 07. 1853

…Но со вчерашнего дня весна решилась нас вспомнить: 14 градусов тепла, а сегодня 16; я оживаю и уж вчера ездила в Петровский парк, покуда состоящий из метелок; но уж там слышен соловей - мой любимец.

Е. П. Ростопчина - А. В. Дружинину. 23.04.1854

Так это правда? И весна

Уж близко с общим обновленьем?

Цветами, солнцем, вдохновеньем

Я буду вновь упоена?..

Но, говорят, кто соловья

Услышит в день весенний прежде

Всех птиц других, - о! тот надежде

Пусть вверит радостно себя!..

Я верю, сладкий соловей,

Я верю радостным приметам…

И буду ждать: авось ли светом

Сменится мрак души моей!

Е. Ростопчина. «Первый соловей». 1840

Графиня была еще в цвете своеобразной красоты.

Мы помним, как разъезжала она в карете, на спущенном окне которой виднелись лапы ее собаки.

П. И. Бартенев. 1908

Я вспомнила, что я принадлежу и сердцем и направлением не нашему времени, а другому, благороднейшему, пишущему не корысти ради, не из видов каких, а прямо и просто от избытка мысли и чувства. Я вспомнила, что я жила в короткости Пушкина, Крылова, Жуковского… Эти чистые славы наши любили, хвалили, благословляли меня на путь по следам их…

Е. П. Ростопчина - М. П. Погодину. 1851

…Это сближает меня мысленно… со всеми русскими сердцами, мне неизвестными даже, мне хочется пробудить эхо, сочувствующее мне, везде, где чтится и любится слово русское.

Е. П. Ростопчина - Ф. В. Булгарину. Неаполь. 26.08. 1846

Вы вспомните меня, мечтая одиноко

Под вечер в сумерки, в таинственной тиши,

И сердце вам шепнет: «Как жаль! Она далеко…»

Вы вспомните меня!..