В 1919 году начался новый этап в жизни Нэнси Астор.
Дело в том, что ее свекр, Уильям Валдорф Астор, долго мечтавший о титуле пэра, за свои щедрые субсидии во время войны, получил желаемый титул, но в 1919 году он скончался. Его сыну пришлось унаследовать этот титул и пересесть из Палаты Общин в Палату Лордов, отказавшись от так хорошо складывающейся политической карьеры. На заседании Консервативной партии, членом которой был лорд Астор, было решено, что освободившееся место на время займет супруга лорда, леди Астор, а лорд Астор попробует провести процедуру отказа от титула, чтобы вернуться к политической жизни.

Успех женской кандидатуры на выборах был предсказуем, за год до этого, как только в 1918 году английские женщины получили свои права, в английский парламент впервые была выбрана женщина - знаменитая ирландка, Графиня Маркиевич, участница национально-освободительного движения Ирландии. Она не смогла занять место в Парламенте, так как отказалась давать присягу “захватчику”. Успех женщины на выборах был оглушительным, потому поддержка Нэнси женским населением была обеспечена.

"Слабый пол" - Чарльз Дана Гиббсон

Леди Астор восприняла предложение с воодушевлением, это было то, чего ей не хватало.
Она должна была баллотироваться от Плимута, откуда был выбран ее супруг. Для успеха выборной кампании у нее не было познаний в политике и связей с феминистическим движением. Она была представительницей высшего класса, иностранкой, в добавок ко всему она была сторонницей сухого закона в стране, где основным времяпрепровождением было распитие алкогольных напитков в клубах, пабах и трактирах.

Однако, она была известна, как благотворительница, у нее были неограниченные финансовые ресурсы, контролируемая пресса. И еще у нее был боевой дух “- Вы разве забыли, что я из Вирджинии? Если мы стреляем, то всегда попадаем в цель»- часто напоминала она.
“У тебя муж - миллионер!” - кричали ей из толпы. «Ну и что, разве ты не хочешь стать миллионером? Поднимите руки, кто здесь не хочет стать миллионером?» - парировала она. Отсутствие манер, поведение, свойственное простолюдинам, отторгаемое английскими аристократами, здесь оказалось ее оружием, ее приняли массы.
При выборе парламентария важны его боевые качества, а Леди Астор умела держать удар.

На тот момент у нее не было соперниц, графиня Маркиевич, а также некоторые известные суфражистки сидели в тюрьме, мужчины же вовсе не являлись ее конкурентами. Итак, это был беспроигрышный ход партии тори, воспользоваться уже открытым путем, чтобы посадить не социалистку, и не националистку, а женщину, придерживающуюся традиционно консервативных взглядов, и оставить парламентское место за собой.
Леди Астор опередила своих соперников на более чем пять тысяч голосов и стала первой женщиной, приступившей к работе в Парламенте.

1919 г.

Парламент принял ее едва ли не хуже, чем до этого - рафинированные аристократы. Одни ее преувеличенно игнорировали, другие не уступали ей места с краю, и она была вынуждена пробираться через весь ряд, карабкаясь через их ноги. Ее речь часто прерывалась оскорбительными выкриками, но она упорно продолжала приходить в Парламент и участвовать в обсуждениях.

В первый же день ей было вынесено замечание за то, что она болтала с одним из депутатов. Она не вела себя вызывающе, леди Астор просто никогда не соблюдала правил. Вспоминали, что она часто задавала вопросы невпопад, отвлекала прения на неважные моменты, и этим приводила в ярость даже очень сдержанных депутатов.
Ей никогда не быть настоящим парламентарием, -писали газеты, - у нее женская чувствительность, она слишком возбуждается. Тем не менее, леди Астор была уникальным явлением в английском Парламенте: женщина - депутат, потому ей прощали все. В важных для нее моментах она рвалась в бой, и тут могло не поздоровиться любому, кто стоял у нее на пути.

Как-то раз во время затянувшихся дебатов предложенный леди Астор билль мог не пройти из-за выхода прений за границы отведенного времени. Один из депутатов, сэр Фредерик Бенберри, встал и предложил дополнения к биллю. Леди Астор ответила, что она не примет дополнения и решительно предложила депутату сесть. Тот ответил, что сядет лишь после того, как дополнения будут приняты. В ответ на это леди Астор подскочила к депутату, размахивая кулаками, и под общий хохот ударила его под ребро, депутат вынужден был сесть. Существует и другая версия этой истории: сэр Бенберри, наоборот, собирался встать и вступить в дискуссию. Нэнси сказала: “Я просила тебя вежливо, просила в грубой форме, теперь я применю грубую силу”. “ Нэнси, у тебя кишка тонка, - ответил сэр Бенберри и поднялся. «Негодяй!”, - воскликнула Нэнси, и тут же повисла на нем, вцепившись в одежду. Сэру Бенберри пришлось сдаться.

Нэнси Астор все же была среди джентльменов, которые не могли ответить леди равноценно, потому Нэнси всегда была на коне.

Однако, Парламент был не слишком уютным местом для женщин, это был традиционно мужской клуб, нужно было обладать мужеством, чтобы слышать при каждой попытке что-то сказать: “Нэнси, сядь!”, “Нэнси, заткнись!”, “Катись в свою Америку!” . Тем не менее, она продолжала свою речь и без запинки доходила до конца.

Один очень известный политический деятель, возможно, это был сам Черчилль, который был довольно близким другом семьи, встретив ее в пустом коридоре Парламента, поздравил с победой, спустя полгода после того, как она там появилась. Когда же она с удивлением спросила его о том, почему он этого не сделал раньше, тот ответил: «Мне не нравится факт присутствия женщин в Парламенте. Когда ты там появилась, я почувствовал, будто женщина заняла мою ванную ”. Возмутившаяся леди Астор не замедлила с ответом: «Если бы я была такой же уродливой как ты, я бы не боялась женщин, входящих в мою ванную. ”

С теми, кто ей перечил, она была беспощадна. Однажды один из депутатов что-то сказал по поводу ее принадлежности к женскому полу. Она рванулась в бой с той же энергией, с какой терьер, бросающийся на крысу: “Если бы я рассказала им о том, что я знаю о достопочтенном депутате, они бы глубоко задумались…”. Не была замечена леди Астор и в великодушии к поверженным врагам, узнав о смерти одного из депутатов, с которым у нее была длительная конфронтация, она прилюдно выразила удовлетворение.

Хорошо известна еще одна перепалка с Черчиллем, которому Нэнси сказала: "Если бы Вы были моим мужем, я бы налила Вам в кофе яду” , на что Черчилль, не раздумывая, ответил: "Если бы я был Вашим мужем, я бы этот яд выпил”.

Наверное Нэнси часто посещали такие желания относительно мужчин, в 1953 году, наблюдая за тем, как пьет свой кофе сенатор Маккартни, она прилюдно заявила: “Как жаль, что в чашке не яд” , что вызвало новый скандал, а редактор одной из газет потребовал судебных разбирательств и наказания леди.
А леди заявила, что она с радостью проведет год в тюрьме, если и сенатор разделит с ней заключение, естественно, в другой камере. Но это уже были времена, когда 73-летняя леди Астор перестала быть политической фигурой.

Она не признавала авторитеты и не соблюдала общепринятых приличий, что завоевало ей скандальную славу, которая во многом походила на славу Жириновского. Обыватель того времени открывал газету со словами: «Ну, что сегодня она сказала?”
А она могла сказать прилюдно Ллойду Джорджу: “Привет, старый негодяй”, или так же на людях, о принце Уэльском: “Мне нравится этот парнишка”.

1923 г.

Все признают, что очень часто даже ее самые близкие товарищи и друзья молились о том, чтобы она помолчала, чтобы лучше она не встревала в те или иные вопросы.
В парламентских речах она призывала к жизни в воздержании, обнаруживала нелюбовь к католикам, обрушивалась на социалистов. Ее называли феминисткой, но ее речи часто, критиковались именно феминистками, да и сама она с феминистками не дружила. Многие представители женских движений критиковали ее за вульгарность, недалекий ум, менторский тон. Однако ее боготворили домохозяйки, секретарши, модистки, стенографистки…Ей многое прощали, ведь она была первой…к тому же, Англию после воинственных суфражисток сложно было напугать или удивить.

1924 г.

Наряду со многими бесполезными и бессмысленными действиями леди Астор, появились первые здравые ростки женского парламентаризма. В английском парламенте заговорили об организации детских яслей, ее личной заслугой было введение ограничения на потребления алкоголя для подростков младше 18-ти лет.

Пик ее политической активности пришелся на 1920-е годы. Процедура отказа от пэрства затянулась, а леди Астор так срослась с ролью, что уже не мыслила себя без трибуны Парламента. Парламент же примирился с присутствием женщин. Леди Астор продолжали выбирать в Парламент Плимутские женщины и мужчины, поддерживающие женское равноправие.

Лорд и леди Астор.

К удивлению многих, вне политической жизни леди Астор могла быть снисходительна к людям, имеющих оппозиционные взгляды. Достаточно сказать, что она сохранила в течение многих лет, до самой смерти друга, очень близкие платонические отношения с Бернардом Шоу, не скрывавшим своих социалистических устремлений. Она успешно сотрудничала с социалисткой Маргарет МакМиллан, помогая ей открыть и содержать детские ясли для детей рабочих.
В ее доме встречались представители разных политических течений, люди разных профессий и разных социальных статусов, там можно было увидеть принца Уэльского запросто, без всяких формальностей, беседующего с незнатными людьми, и даже - социалистами.

Лорд и леди Астор с гостями.1924 год

Слева направо: Эми Джонсон - американская авиатриса, Чарли Чаплин,
Нэнси Астор и Бернард Шоу в гостях у леди Астор. 1931 год.

Однако, леди Астор продолжала оставаться представительницей своего класса, в сознании которого были четкие разграничения на господ и слуг. По воспоминаниям ее горничной леди Астор была домашним деспотом. Она могла быть в один момент ласковой, доброй и щедрой, в другой же - капризной и беспощадной. Газеты обсуждали, что леди Астор уволила прислугу, назвав ее “задирающей нос” за то, что та читала во время своего обеда социалистическую прессу.
В другой раз в газеты попало интервью старого шофера, который признался, что каждый раз, когда он везет леди Астор, она пытается вновь и вновь убедить его отказаться от своих социалистических взглядов.

Из газет: “Вы выглядите, как отребье”, - прокричала она с борта корабля своей сестре, миссис Чарльз Дана Гиббсон и делегации Лиги женщин-избирателей, пришедших на пирс для ее встречи. “Вам следует взглянуть на мое новое пальто!” Вне всякого сомнения, это была - Нэнси Лангхорн. Новое пальто привлекло внимание десятка женщин-репортеров, которые разгуливали по берегу, ожидая возможности поприветствовать выдающуюся женщину-политика. Это было что-то меховое из каракульчи с воротником из шиншиллы. «Я купила его по случаю , - объяснила леди Астор, и подмигнула: «Дома я одеваюсь, как Золушка». Вместе с леди Астор прибыл и висконт Астор. По ее просьбе он оставался рядом, пока ее одолевали фотографы и репортеры. Похоже, ему это нравилось… Она была готова к любому вопросу, даже более, чем готова. Она заранее позаботилась о том, чтобы проинтервьировать себя перед высадкой на берег и снабдить прессу результатами этого интервью в виде двух страничек машинописного текста… Кто-то назвал ее лидером женского движения, и она тут же возразила: «Меня слишком переоценивают. Я - обыкновенная женщина, и я - всего лишь символ. Если простая женщина может так много достичь, то что тогда не могут другие?» Говоря об акцентах, леди Астор заявила, что она горда тем, что за столько лет жизни в Англии, она так и не стала говорить на правильном английском. “Я все так же говорю, как ниггер”… Чтобы ни говорили о леди Астор, нужно признать, что она завоевала сердца женщин-репортеров. Они нашли ее “душкой ”, а “русская” блуза с болгарским орнаментом, которая скрывалась под ее пальто, захватили женское воображение, так же как и модная вельветовая шляпка, украшавшая ее стройную девичью головку… Literary Digest for May 6, 1922

Наверное, в наше компьютеризированное время троллингом не занимается только ленивый – или же тот, у кого нет физического доступа в Интернет. Но вот перенести оскорбления и провокации из виртуального пространства в реальный мир отважится не каждый, ведь за особо нежные слова и по лицу схлопотать недолго. Совсем другое дело было в старом добром двадцатом веке, когда люди не прятались за мониторами и брызгали правдой в глаза, как лимонным соком.

Вполне логично, что наиболее яркие холивары происходили на ниве политики, а одним из самых запоминающихся стало противостояние между Уинстоном Черчиллем и Леди Астор.

Итак, представляем вам соперников:

Уинстон Черчилль – легендарный премьер-министр Великобритании, спасший страну от поражения во Второй мировой войне, но более известный своими вредными привычками и гигантским наследием афоризмов.

Леди Астор – первая женщина, допущенная в британский Парламент, и, как сказали бы сегодня, эпичный тролль. Небоскреб обвинений Астор возводила на почве недостатков своего оппонента – тяге к виски, слабости к дорогим сигарам и сальных сексистских шутках.

Впрочем, словесная война была развязана вовсе не леди, а джентльменом. Узнав об избрании Астор в Парламент, Черчилль сравнил это событие со страшным сном, в котором кто-то внезапно врывается в вашу ванную комнату. Астор парировала, что премьер-министр, мягко говоря, недостаточно красив для такого рода ночных кошмаров. После чего, по свидетельствам очевидцев, Черчилль эффектно затянулся сигарой, набрал полные легкие дыма и выдохнул со словами: «Мой главный ночной кошмар стоит сейчас передо мной».

Этой фразой было положено начало целой серии взаимных уколов, многие из которых впоследствии стали интернациональными анекдотами. К примеру:

Астор: Если бы вы были моим мужем, я бы подсыпала яду вам в чай.
Черчилль: Мадам, если бы вы были моей женой, я бы выпил его.

Астор: Мистер Черчилль, да вы пьяны!
Черчилль: Да, мадам, я пьян. А вы уродливы. Но завтра я буду трезв, а вы по-прежнему будете уродливы.

Несмотря на то, что между Черчиллем и Астор действительно существовали идеологические разногласия, большинство политологов сходятся во мнении, что для обоих это была прежде всего веселая игра. В друг друге они видели достойных спарринг-партнеров для упражнений в риторике и филиппике.

Я вовсе не собиралась делать леди Астор героиней моего журнала. Но, почитав то, что пишут о ней в русскоязычном Интернете, решила, что, пожалуй, стоит о ней написать.
Леди Астор путают с гиббсоновской девушкой, называют “богатой американкой, вышедшей замуж за бедного аристократа”, первой женщиной, избранной в английский парламент, отважной англичанкой, бросившей вызов самому Сталину. Чтобы исправить некоторые неточности, а также, добавить красок в портрет этой необычной особы, я и размещаю рассказ о леди Астор - Начало жизни, Взлет и Падение .

Часть 1. Начало жизни

Nancy Astor, Viscountess Astor.

Итак, сначала ее звали Нэнси Лангхорн. Родилась она в 1879 году в Вирджинии. Говорят, что благополучие ее семьи было обеспечено наличием рабов. После отмены рабства отцу пришлось искать работу. Сначала он работал аукционистом, но доходы были невелики, семья, в которой было одиннадцать детей, жила на грани нищеты. Но потом удача улыбнулась, работа подрядчика на строительстве железных дорог оказалась весьма прибыльной, и вскоре мистер Лангхорн сказочно разбогател.

Поместье Мирадор в Вирджинии, где провела свою юность Нэнси

Среди красоток-сестер Лангхорн Нэнси казалась щуплой и некрасивой. Ее старшая сестра Ирен была признана самой красивой южанкой, ей была доверена честь открывать первый бал в Нью-Йорке после окончания Гражданской войны.
В дальнейшем она стала известна под именем Чарльз Дана Гибсон , так как стала женой и вдохновительницей известного художника Гибсона.

Mrs. Charles Dana Gibson

Миссис Чарльз Дана Гиббсон (знаменитая девушка Гиббсона) -сестра Нэнси

Mrs. Charles Dana Gibson

Зато Нэнси была самой бойкой, часто играла с мальчишками и многим помнилась за свой злой язычок, это выделяло ее из любой группы красоток. А еще вспоминают, что она была доброй и отзывчивой девочкой, делилась с неимущими тем, что имела сама, и при каждой возможности цитировала Святое писание, стараясь жить по заповедям.

Charles Dana Gibson"s "Gibson Girls"

Иллюстарции Чарльза Дана Гиббсона

A daughter of the South

В 18 лет Нэнси вышла замуж. Она - представительница рабовладельческого Юга, он - с освободительного Севера, у них было разное воспитание и разные представления о жизни. Она сбежала от него уже в начале медового месяца, потом еще и еще раз. Это замужество для Нэнси было сплошным мучением, он обвинял ее в пуританстве, а она его - в разврате и пьянстве. В браке родился сын Бобби, но через четыре года брак закончился разводом.
Нэнси пришла к твердому убеждению - «алкоголь -зло», и с тех пор стала упорной сторонницей трезвой жизни, ведя борьбу с ее противниками.
Чтобы она забылась и развлеклась, Нэнси отправили в Европу.
Большего всего ее поразила эдвардианская Англия. С детства воспитанная на любви к Старому Свету, его приверженности традициям, Нэнси влюбилась в страну с первой же поездки. Она стала ездить туда на время охотничьего сезона, охота была ее страстью, и была очарована жизнью светского общества. А светское общество было очаровано живостью и непосредственностью юной американки.

Американская девушка заграницей, исллюстрация Чарльза Даны Гиббсона

Нэнси имела большой успех среди мужчин, что, конечно же, вызвало недовольство английских дам. Одна из них прямо спросила, не приехала ли Нэнси за английским мужем, на что в ответ бойкая на язык Нэнси сказала: “Видите ли, дело в том, что я только что избавилась от своего”.

Однако, дама была проницательна.
Первой добычей Нэнси был глава Бэрингс Банка лорд Ривелсток. Он был на 16 лет старше и имел длительную связь с замужней женщиной. Он писал ей длинные письма о своих чувствах, но не в силах был о них говорить при встречах. Несмотря на то, что лорд был сказочно богат, Нэнси сочла его скучным.

Ее мужем стал молодой Валдорф Астор. Они познакомились в 1905 году на борту парохода во время ее возвращения домой. Валдорф Астор был отпрыском клана Асторов, не сильно уступавшего по богатству и могуществу клану Рокфеллеров.

Валдорф Астор родился в Америке, но когда ему было 13-14 лет, семья возвратилась в Англию, где Валдорф получил образование, как английский аристократ.
Они были ровесники, оказалось, что они родились в один день, и их взгляды на жизнь во многом совпадали. Валдорф, будучи довольно болезненным человеком, был сдержанным и умеренным в проявлении чувств, Нэнси, которая всю последующую жизнь старалась как можно больше избегать физической близости, это подходило.

Его отец сначала возражал против женитьбы сына, мечтая подыскать ему более знатную партию, но, в конце концов, дал свое согласие. Бракосочетание состоялось в 1905 году.

В качестве свадебного подарка Уильям Валдорф Астор подарил молодоженам поместье в Клайвдене, стоящее на Темзе, недалеко от Виндзора, которое стало на все последующие годы центром политической и культурной жизни Англии.

Cliveden, Taplow, Buckinghamshire, England, 2005

Высшее аристократическое общество Англии, отличавшееся невероятным снобизмом, встретило Нэнси в штыки. Отсутствие манер и воспитания, приличествующего английской аристократке, вызывало отторжение “безродной американки”.

Тогда в помощь был призван сам король. Эдуарду понравилась юная особа, он решил, что вливание свежей крови сработает во благо. А потому он пригласил себя на прием к Асторам, а заодно пригласил от своего имени все сливки английского общества.
Демонстрация королевской благосклонности сделало свое дело, Нэнси получила бессрочный пропуск в общество аристократов.

Она стала ревностно исполнять роль гостеприимной хозяйки поместья, (организуя грандиозные приемы, на которые приглашались знаменитости), роль заботливой супруги, (дела супруга, члена Палаты общин, были постепенно поставлены под контроль), и роль любящей матери.

Следуя заповедям, Нэнси родила в этом браке пятерых детей, которым она признавалась, что они были зачаты без удовольствия и рождены без мук. Отношения с детьми, как пишут, ждут еще оценки психоаналитиков, дети, особенно мальчики, росли в обстановке строгости и сдержанности. Нэнси никогда не баловала и не ласкала их, тем не менее, она считала, что любила их, и что они должны любить ее, просто потому, что так должно быть. И они ее любили и жили в боязни чем-либо ее огорчить. Она же была с ними слишком властной, контролировала их жизнь, долгое время не давала мальчикам самостоятельности и препятствовала их женитьбе.
Самым любимым был сын от первого брака Бобби, с ним, она верила, у нее существовала особая тонкая душевная связь.

Бобби все же огорчил мать, он много пил, а в 1930 он был арестован за гомосексуализм и приговорен к тюремному заключению. Так как Асторы владели такими газетами как “Times” и “Observer” , скандал смогли затушить. Бобби не стал “хорошим мальчиком”, однако, он, как видно, обладал хорошим здоровьем, так как умер только в 1970-м году по одной версии -от передозировки, по другой - совершив самоубийство.

Говорят, что Нэнси была набожна, но по-своему, она не была одной их тех, кто ревностно посещал церковь. Из Священного писания она брала то, что подходило именно ей, и потому новой течение «Ученое христианство” упало на благодатную почву, Нэнси стала его последовательницей. Согласно учению прочтение некоторых глав Святого писания излечивало не только душу, но и тело. Говорят, что частые недомогания, которыми страдала Нэнси, имели психосоматический характер, а потому Писание помогло, Нэнси вылечилась и стала советовать это средство другим. Упорство (а иногда - упрямство), с которым Нэнси делала все в своей жизни, привело, если не к трагедии, то к драме.

По одним источникам, ее дочь Уисси умерла от обыкновенной простуды потому, что Нэнси предпочла Святое писание докторам, по другим, дочь получила травму позвоночника, которую можно было оперативно исправить, однако Нэнси долго отказывалась от вызова ортопеда, вместо этого она вызвала практикующего Учителя. Когда же все-таки обратились к врачу, время было потеряно, и девочка всю жизнь страдала от болей в спине.

Во время Первой мировой войны Клайвден превратился в госпиталь для раненых. Нэнси, хотя и не верила в медицинскую практику, прекрасно ладила с медицинским персоналом, и оказывала душевную поддержку тем, кому это было необходимо. Она была необычайно ласкова и внимательна с солдатами, чем заслужила репутацию покровительницы и благодетельницы.

Как бы то ни было, великороссов он презирал ("Русский человек - плохой работник по сравнению с передовыми нациями", "… талантливый, но ленивого ума") и оттого именно на них решил провести чудовищный эксперимент, помня слова Бисмарка о том, что для социализма нужно выбирать такой народ, который не жалко.

Но дела по строительству нового общества после окончания гражданской войны не заладились. Упрямые русичи упорно не поддавались на зазывные лозунги о будущем рае, а хотели нормально жить и трудиться на своей земле, благо она была, как и в древности, "велика и обильна".

Чувствуя недостаток в кадрах, ленинское руководство пошло даже на амнистию всем рядовым участникам белого движения. Декрет ВЦИК от 3 ноября 1921 года призвал всех прощенных вернуться в Россию, да желательно быстрее.

Надо заметить, что за несколько послереволюционных лет Россия потеряла от 1,5 до 2 миллионов своих граждан, бежавших от большевиков за рубеж. Цифра эта выглядит весьма впечатляюще, если вспомнить, что за предшествующие 87 лет (с 1828 по 1915 годы) из России эмигрировали в общей сложности 4509495 человек.

Поначалу обман удался на славу. Опьяненные радужными мечтами о вековом красно-белом примирении, тысячи солдат армий Деникина и Колчака, Врангеля и Юденича с семьями возвращались на Родину. Только в год амнистии, в 1921-м, в Советскую Россию вернулось 120 тысяч беженцев. Но, как вскоре выяснилось, красные ничего не забыли и никому не простили: начались репрессии. Поток желающих вернуться стал ослабевать, пока и вовсе не превратился в жалкий ручеек: за последующие 10 лет (1921-1931) в Россию вернулось всего лишь 60 тысяч человек. А сначала 1930-х годов лишь единицы осмеливались пробраться под "железным занавесом" с запада на восток.

В разгар реэмиграционной горячки в СССР стали возвращаться и далекие от политических баталий люди - крестьяне, уехавшие из царской России в поисках лучшей доли, преимущественно в Америку. Прослышав, что в стране Советов дают землю и возможность свободно работать на ней, в советскую миссию в Нью-Йорке и к ее руководителю Л.К. Мартенсу стали обращаться сотни желающих вернуться домой крестьян.

Ленин со свойственной ему стремительностью ухватился за это движение. Он и отдел промышленной эмиграции при ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) задумали реализовать грандиозный план "насаждения в России, по возможности в каждом уезде, большого числа сельскохозкомунн.., долженствовавших служить примером культурного ведения хозяйства для отсталого (вот опять русофобия!) русского крестьянства".

В приветственном письме Обществу технической помощи Советской России (ОТПСР) от 10 августа 1921 года он советует "русским американцам" брать с собой продовольствие на два года (!), одежду, быть готовыми к трудностям и лишениям… Особо рекомендуется "не забывать нервозность голодных и измученных русских рабочих и крестьян… и всячески помогать им.., чтобы победить недоверие и зависть". И вот, несмотря на объективные трудности, несколько десятков коммун прибыли в 1922-1923 годы в Россию.

22 апреля 1922 года одна такая коммуна получила в аренду земли бывшего совхоза "Ира", что в Кирсановском уезде Тамбовской губернии. Раньше они входили в состав культурного хозяйства князей Оболенских, но после революции и гражданской войны от некогда крупного поместья остались лишь дымящиеся головешки.

Местное население встретило переселенцев настороженно. Пережив ужасы оккупации края в ходе кровавой ликвидации "антоновщины" (а Кирсановский уезд был одним из центров крестьянской войны), оно с недоверием смотрело на нарядно одетых "американцев": "Что это за господа приехали?"

Со временем, придя ко мнению, "что помещики, то и они", крестьяне стали попросту выживать пришельцев: воровать инвентарь, портить машины, сожгли сарай и конюшню. Помня о наставлениях Ильича, коммунары поначалу старались жить дружно. Помогали окружающим, чем могли: делились продовольствием (и без того скудным), материалами, фуражом. Но со временем, поняв, что помощь эта превратилась попросту в подачки и разоряет коммуну, прекратили это дело (с 1925 года). Особенно раздражало местных крестьян стремление коммунаров сохранить в целостности хозяйственный инвентарь и машины: уж очень это им напоминало помещичьи времена. За недолгие годы советской власти отношение к чужой собственности разительно переменилось: крестьяне привыкли грабить и делить добро, а что нельзя украсть или разделить - жечь и ломать.

Подписав обязательство, составленное лично Лениным, реэмигранты стремились "работать с максимальным напряжением и с наибольшей производительностью труда и дисциплиной, превышающей капиталистическую норму, ибо иначе опередить (!) капитализм и даже догнать его Россия не в состоянии".

И работа закипела. За три года коммунары построили два двухэтажных дома, клуб, школу, водяную мельницу, лесопилку, механическую, деревообрабатывающую, сапожно-шорную и портняжную мастерские, отремонтировали скотный двор, конюшню и целый ряд подсобных помещений.

Активно используя тракторный парк, купленный на привезенные из США деньги (10 тысяч долларов), коммунары добились невиданных в этих краях урожаев ржи по 14,4 центнера с десятины (соседние крестьяне собирали по 5,3 центнера).

Быт первых коммунаров был невероятно тяжел: ночевать приходилось летом в палатках, зимой - в полуразрушенных домах, по 15 человек в одной комнате. Питались скудно: мяса и молока не было, обедали в четыре очереди по 60 человек в столовой, индивидуально коммунар ничего есть не мог (разве что под одеялом), ибо пищу выдавали только на общую кухню; чай был всегда почему-то холодный.

Главный закон коммуны гласил: "Каждый работает по своим силам и получает по своим потребностям". Но и силы, и потребности у людей разные. Уравниловка, распределение на принципах полного обобществления, когда плата выдавалась только в виде натурального довольствия, полное отсутствие денежного вознаграждения отнюдь не стимулировали производительность труда членов коммуны.

Но еще вредоноснее для коммуноидной идеи являлась командно-административная система, когда партийные чиновники указывали изнемогающим от непосильных тягот коммунарам, что и как делать - по принципу "сверху виднее". Так, коммуне было категорично указано выращивать племенной крупный рогатый скот, в то время как единственное и доходное направление было в семенном и травопольном землепользовании и животноводстве с коммерческим уклоном.

Завершающим, роковым ударом по коммуноидной форме хозяйствования явилось включение в коммуну местных крестьян, причем они принимались в коммуну совершенно безо всякого взноса, без имущества, в крайней нужде. Уже к 1923 году число коммунаров возросло со 116 до 166 человек.

Происходил процесс постепенной замены высококвалифицированных кадров иммигрантов коренными крестьянами, несшими в коммуну отнюдь не лучшие свои качества: леность, воровство, пьянство и живущими по принципу: "Ешь - потей, работай - мерзни".

Болезни, зачастую просто от резкого перехода - от хорошего питания в США (Канаде, Австралии) к плохому в России, тяжелые условия работы и быта, отсутствие реальных стимулов к интенсификации труда, давление местного некомпетентного партаппарата, враждебность крестьянского окружения, уравниловка привели к конфликтам между массой коммунаров-иммигрантов и выборным советом коммуны. Часть людей захотела уехать: к 1925 году покинули Россию 74 коммунара.

Оставшиеся "американцы" (русские, белорусы, украинцы, поляки, немцы - всего представители 13 национальностей) попытались модернизировать устав коммуны согласно жизненным реалиям. Основной принцип стал звучать гораздо убедительнее: "Каждый работает по своим силам и получает по вложенному труду".

Но процесс развала было уже не остановить: к 1925 году число едоков возросло на 150 процентов, а работников лишь на 90 процентов. Нахлебничество стало нормой.

Крайне нерациональное распределение по отраслям наблюдалось и в организации труда: так, в полеводстве (наиболее продуктивной сфере хозяйствования) работало всего 25 процентов коммунаров, зато в обслуживании мастерских, животноводстве (пресловутом племенном, которое в конце концов разорило хозяйство коммуны) и т.п. - 75 процентов.

Пытаясь выйти из кризиса, руководство коммуны (председатель К.Г. Богданов, репрессирован в феврале 1938-го; реабилитирован посмертно 14 июля 1960 года) стало практиковать наемный труд: 42,2 процента работающих в полеводстве были батраками. На оплату их труда уходило до 33 процентов от всей валовой продукции хозяйства. К 1923-24 годам на 32360 человеко-дней собственно коммунаров приходилось 2866 человеко-дней временных и поденных рабочих. Другими словами, внеся лишь 1/11 вклада в общую копилку коммуны, батраки забрали из нее 1/3.

О плачевном состоянии дел говорит хотя бы такой факт: к 1925 году прирост основного капитала за счет заграничных капиталовложений составил 91,7 процента, за счет хозяйства собственно коммуны всего 8,3 процента! То есть жили в основном за счет привезенного из Америки.

Но как ни плохи были дела в образцовой коммуне имени Ленина, дела большинства других хозяйств были еще хуже. На их фоне коммуна смотрелась как очаг культурного развития сельскохозяйственного производства "по американскому пути", как "луч света в темном царстве" невежества, лени и пьянства.

Неудивительно, что именно сюда привезли "похвалиться" успехами представительную делегацию из Великобритании. Неформальным лидером визитеров почему-то считается Бернард Шоу, хотя в группу входили такие видные деятели британского истеблишмента, как лорды Астор и Лотней, а также леди Астор.

Почетных гостей знакомил с коммуной секретарь парторганизации П.Г. Табала (1894-1938), почти четверть века проживший в США и в совершенстве владевший английским языком (в 1938 году он был расстрелян как американский шпион, реабилитирован посмертно в 1961-м).

Не столь часто тамбовскую землю посещали такие интересные люди, как в июле 1931 года, поэтому хочется остановиться на этом поподробнее. Итак, Б. Шоу (1856-1950) - гигант мысли, известнейший английский драматург и публицист, автор всемирно известных пьес "Пигмалион", "Профессия миссис Уоррен", "Цезарь и Клеопатра" и множества других. Россиянам 1990-х годов он известен разве что благодаря старому удачному теле-"Бенефису" Л. Гурченко и фильму-балету "Галатея" с несравненной Е. Максимовой, по-разному обыгрывающим сюжет бессмертного "Пигмалиона", да еще, пожалуй, по очень странному прочтению оригинальным режиссером А. Сокуровым пьесы Шоу "Дом, где разбиваются сердца" (фильм "Скорбное предчувствие"). Абсолютное большинство пьес, статей и громадное эпистолярное наследие этого классика XX века прошло мимо нашего современника. Правда, в конце 1950-х годов в СССР была бешено популярна свежепереведенная пьеса американского драматурга Джерома Килти "Милый лжец (обманщик)", в основу которого легла переписка Шоу и актрисы Стэллы Патрик Кэмпбелл.

Ну а в 1920-1930-е годы этот язвительный и остроумный литератор, один из основателей Фабианского общества, автор крылатого афоризма "Демократия не может поднятья выше того материала, из которого сделаны избиратели", был на устах планеты всей.

Еще больший резонанс вызвало появление в большевистской России ярой антисоветчицы леди Нэнси Астор. Брак богатой американки и небогатого английского аристократа являл собой классическое сочетание титула и денег. В Нэнси Астор точно бес сидел. Несмотря на долгое проживание в Англии, она сохранила американские манеры и обожала эпатаж: объявила себя строгой абстинисткой и алкоголя в рот не брала. Являясь прозелитом секты "Христианское сознание", отказалась от пользования современной медициной. Когда у нее тяжело заболела единственная дочь, леди Астор публично заявила, что только Бог может ей помочь в болезни. И девочка умерла от обыкновенной простуды… Являясь депутатом палаты общин от консервативной партии, леди Астор с присущим ей темпераментом часто спорила с восходящей звездой британской политики Уинстоном Черчиллем. Легенда гласит, что однажды в сердцах она будто бы заявила ему: "Если бы вы были моим мужем, я насыпала бы вам в кофе яду!" Черчилль незамедлительно парировал: "Если бы я был вашим мужем, я бы этот кофе выпил".

В коммуну именитых гостей доставили на автомобилях. Визитеры, двигаясь гуськом, начали обходить хозяйство, внимательно выслушивая объяснения Табалы и задавая сопровождающим многочисленные вопросы. Впереди всех мчалась, естественно, леди Астор, вникая во все детали, с необычайной живостью реагируя на все увиденное и услышанное. Но ее вопросы падали на хорошо подготовленную местным партактивом почву. Так, она спросила одного из седобородых старожилов, помнит ли он бывшего хозяина имения, князя Сергея Оболенского, своего старого друга. Коммунар (вероятно, один из нахлебников, влившихся в коммуну в пору ее расцвета) поскреб бороду и глубокомысленно ответствовал: "Как же, очень даже помню…" На следующий вопрос леди, когда же было лучше - сейчас, в коммуне, или при князе, дед ответил философски: "Ему-то жилось хорошо, а вот нам…" и недвусмысленно крякнул, что, по-видимому, должно было означать, как тяжко приходилось трудовому крестьянству при барах и как легко, свободно и радостно ему стало жить при сталинском социализме.

По мнению многочисленных историков коммуны, леди Астор была изрядно озадачена. Но наповал ее сразил ответ маленькой Кати Гонтарь. На вопрос антисоветчицы, где девочке лучше живется - здесь или в Америке, откуда семья Гонтарей приехала четыре года назад, Катя с неподдельным энтузиазмом (как учили в школе отвечать гостям) воскликнула: "Конечно, здесь! Здесь я учусь, работаю и буду учиться в университете!" (Вот так-то!) Преимущества социалистической системы хозяйствования на селе подтвердил и слесарь Бар, долго и солидно говоривший о своей счастливой жизни и работе в коммуне. На коварный вопрос леди Астор, почему же у него такие грустные глаза, Бар убедительно ответил, что не от плохой жизни: если бы он был несчастлив в России, то незамедлительно вернулся бы туда, где поют "Боже, храни короля"…

Однодневный визит английских гостей в Ирскую коммуну закончился трогательным прощанием, на котором "фабианец из упрямства" Б. Шоу прочувственно заявил, что Россия - удивительная страна, в которой он помолодел лет этак на двадцать. И, очевидно, он не кривил душой, ибо прожил после этого визита еще долго, лишь каких-нибудь шесть лет не дожив до своего столетия. Сказал он это, по-видимому, в пику Великобритании, так рано состарившей и измотавшей его силы к 75-му году жизни. Вот как омолодела классика Ирская коммуна! К слову, последний коммунар, член дружины самообороны Ф.Е. Мацук умер всего несколько лет назад в таком же преклонном возрасте, чего отнюдь нельзя сказать о большинстве остальных коммунаров.

Ну, а леди Астор осталась верна себе: "Все у вас пропаганда!", - заявила она руководителям коммуны. И была, как мы теперь с горечью убеждаемся, не так уж и неправа.

Эпилог.

С переменным успехом коммуна просуществовала до 1938 года, когда с переходом на устав сельхозартели она была преобразована в колхоз. Из оставшихся к этому времени 42 ветеранов-иммигрантов первой волны 24 человека были репрессированы. 12 из них расстреляли будто бы за шпионаж и диверсии разного рода, остальные бесследно сгинули в ГУЛАГовских далях. В село из них не вернулся никто.

Так террор политический гармонично дополнил террор экономический и моральный. Миф о коммунизме развеялся в прах: не может быть свободного труда в стране рабов и господ, неважно, кто числится в господах - князь Оболенский или секретарь райкома имярек.

Ну, а английские гости коммуны по возвращении на родину, отвечая на вопросы журналистов, оригинальничали почем зря. Так, "король парадокса" Б. Шоу, которому в СССР очень понравилось, отвергая нападки прессы на сталинский режим, морящий голодом своих граждан (в ходе коллективизации на Украине и в России от голода 1930-1933 годов погибло по меньшей мере 7000000 человек) не без кокетства заявил: "Говорят в России голод. Не знаю. Меня кормили очень хорошо".

Леди Астор рассказывала всему журналистскому миру, как она при встрече со Сталиным убеждала последнего, что Англия придет к коммунизму скорее, чем Россия. И Сталин будто бы не нашелся, что возразить… Позднее, к 1937 году, в загородном имении Асторов - Кливленде, что под Лондоном, сложилась так называемая "кливлендская клика" - салон Нэнси Астор превратился в настоящий штаб по борьбе с большевизмом.

Видимо, "прелести" Ирской коммуны так и не убедили упрямую леди в преимуществах системы, при которой почти все живут одинаково плохо.

Лященко В.В.